К тому времени Оуэн Оливер уже бесследно исчез, как будто канул в Лету. Но каждый год, в годовщину его освобождения из-под стражи, его лицо появлялось во всех новостных репортажах. И с годами Оуэн превратился в нашего местечкового монстра, пугало, серийного убийцу. А, в конце концов, и вовсе стал легендой – слишком страшной для того, чтобы в нее хотелось верить.

– Прошло семнадцать лет после его последнего убийства, – замечаю я.

– На самом деле восемнадцать. Восемнадцать лет назад этого же месяца пропала его последняя жертва.

Я трясу головой, пытаясь свести все услышанное воедино, понять, как связана с Оуэном Линдси. И, как всегда, за меня это делает Миллисент.

– Помнишь, когда впервые исчезла Линдси? Когда люди искали ее? – говорит она.

– Конечно.

– А как ты думаешь, что произойдет, когда исчезнет еще кто-нибудь? Например, какая-нибудь женщина из нашего списка?

Слово за слово, концы начинают сходиться. Если пропадет еще одна женщина, полиция решит, что имеет дело с серийным убийцей. Миллисент воскресила Оуэна, чтобы переложить на него вину за наши деяния.

Она печется о нашем будущем.

– Ты поэтому держала Линдси живой так долго? – уточняю я. – Ты копировала Оуэна?

– Да, – кивает Миллисент.

– И он душил своих жертв, так?

– Да.

Я выдыхаю. И физически, и психологически.

– Это все было подстроено.

– Конечно. Когда полицейские начнут поиски, а они их начнут, они станут искать Оуэна.

– Но почему ты ничего не говорила мне? Целый год?

– Я хотела сделать тебе сюрприз, – говорит Миллисент. – К нашей годовщине.

Я смотрю на нее. Моя любимая жена!

– Это безумно, – бормочу я.

Миллисент приподнимает бровь. Но, прежде чем она заговаривает, я кладу свой палец ей на губы.

– И великолепно, – восклицаю я.

Миллисент наклоняется и целует меня в кончик носа. Ее дыхание пахнет десертом, который мы ели на ужин. В этот раз – не ванилью, а шоколадным мороженым и вишней.

Миллисент подталкивает меня к пассажирскому сиденью. Когда она снимает свой свитшот, зажим на ее волосах ослабляется, и они падают ей на плечи. Миллисент устремляет на меня свои глаза. Они темны, как трясина.

– Ты не думал о том, что нам следует остановиться? – спрашивает она.

Нет. Теперь мы уже не можем остановиться.

И я даже этого не хочу.

12

А началось все с Холли. Потому что нам пришлось это сделать.

В тот бодрящий осенний день, когда зазвонил телефон, наш мир взял и перевернулся. Телефонный звонок касался Холли. Ее собирались выпустить из психиатрической лечебницы. Я не ослышался. Хотя и подумал так поначалу, когда мне Миллисент впервые призналась, что ее сестра не погибла в аварии в пятнадцать лет, а была помещена в психиатрическую лечебницу.

Жена сказала мне это в тот же субботний вечер, после того как дети утихомирились, поужинали и легли спать. Мы с ней сидели в гостиной, на новом диване, кредит на покупку которого все еще продолжали выплачивать. И Миллисент поведала мне реальную историю о Холли. Начала она с эпизода о порезе бумагой. Я уже слышал о нем – о том, как они с сестрой составляли коллаж из любимых вещей.

– Она сделала это специально, – сказала Миллисент. – Она схватила мою руку и порезала ее бумагой. Вот здесь, – жена показала на ямку между большим и указательным пальцами. – А наших родителей она убедила в том, что это получалось ненамеренно.

Спустя месяц шестилетняя Миллисент почти забыла о том случае. Пока то же самое не повторилось опять. Они с Холли находились в комнате сестры, играя в игру, которую придумали сами. Миллисент с сестрой создали свой собственный маленький мирок с куклами, чучелами животных и пластиковыми макетами домиков и назвали эту игру «Фиолетовая яма» – по цвету стен в комнате Холли. Они были лавандовые, а у Миллисент – желтые.