Особые поручения: Декоратор - Борис Акунин (2005)

Не стоит усложнять себе задачу, делать ее двойной. Сейчас неважно, убийца ли тот, кто прислал ухо. Сейчас необходимо выяснить, кто это сделал. Очень возможно, что человек, отрезавший ухо, и окажется Потрошителем. Московский фокус с бандеролью отличается от лондонского одним существенным обстоятельством: об убийствах в Ист-Энде знала вся британская столица и, в сущности, «пошутить» мог кто угодно. В данном же случае подробности вчерашнего злодеяния известны весьма ограниченному кругу лиц. Сколько таких? Очень мало, даже если прибавить ближайших друзей и родственников.

Итак, каковы координаты отправителя «бандерори»?

Человек, не обучавшийся в гимназии, но все же получивший достаточное образование, чтобы написать слова «высокоблагородию» и «коллежскому» без ошибок. Это раз.

Судя по коробочке от Кузнецова и пудренице от Клюзере, человек небедный. Это два.

Человек, не просто осведомленный об убийствах, но и знающий о роли Фандорина в расследовании. Это три.

Человек, имеющий доступ к моргу, что еще более сужает список подозреваемых. Это четыре.

Человек, владеющий хирургическими навыками. Это пять.

Чего уж больше?

– Маса, извозчика! Живо!

Захаров вышел из прозекторской в кожаном фартуке, черные перчатки перепачканы какой-то бурой слизью. Лицо опухшее, похмельное, в углу рта – потухшая трубка.

– А-а, губернаторово око, – вяло сказал он вместо приветствия. – Что, еще кого-нибудь ломтями нарезали?

– Егор Виллемович, сколько т-трупов проституток у вас в леднике? – резко спросил Эраст Петрович.

Эксперт пожал плечами:

– Как велел господин Ижицын, теперь сюда тащут всех гулящих, кто окончательно отгулял. Кроме нашей с вами подружки Андреичкиной за вчера и сегодня доставили еще семерых. А что, желаете поразвлечься? – развязно осклабился Захаров. – Есть и прехорошенькие. Только на ваш вкус, пожалуй, нет. Вы ведь потрошёнок предпочитаете?

Патологоанатом отлично видел, что неприятен чиновнику, и, кажется, испытывал от этого удовольствие.

– П-показывайте.

Коллежский советник решительно выпятил вперед челюсть, готовясь к тягостному зрелищу.

В просторном помещении, где горели яркие электрические лампы, Фандорин первым делом увидел деревянные стеллажи, сплошь уставленные стеклянными банками, в которых плавали какие-то бесформенные предметы, а уж потом посмотрел на обитые цинком прямоугольные столы. На одном, подле окна, торчала черная загогулина микроскопа и там же лежало распластанное тело, над которым колдовал ассистент.

Эраст Петрович мельком взглянул, увидел, что труп мужской и с облегчением отвернулся.

– Проникающее огнестрельное теменной части, Егор Виллемович, а более ничего-с, – прогнусавил захаровский помощник, с любопытством уставившись на Фандорина – личность в полицейских и околополицейских кругах почти что легендарную.

– Это с Хитровки привезли, – пояснил Захаров. – Из фартовых. А ваши цыпы все вон там, в леднике.

Он толкнул тяжелую железную дверь, оттуда дохнуло холодом и жутким, тяжелым смрадом.

Щелкнул выключатель, под потолком зажегся стеклянный матовый шар.

– Вон наши героини, в сторонке, – показал доктор одеревеневшему Фандорину.

Первое впечатление было совсем не страшное: картина Энгра «Турецкая баня». Сплошной ком голых женских тел, плавные линии, ленивая неподвижность. Только пар не горячий, а морозный, и все одалиски почему-то лежат.

Потом в глаза полезли детали: длинные багровые разрезы, синие пятна, слипшиеся волосы.

Эксперт похлопал одну, похожую на русалку, по голубой щеке:

– Недурна, а? Из дома терпимости. Чахотка. Тут вообще насильственная смерть только одна: вон той, грудастой, голову пробили камнем. Две – самоубийство. Три – переохлаждение, замерзли спьяну. Гребут всех, кого ни попадя. Заставь дурака Богу молиться. Да мне что – мое дело маленькое. Прокукарекал, а там хоть не рассветай.