Особые поручения: Декоратор - Борис Акунин (2005)

Эраст Петрович наклонился над одной, худенькой, с россыпью веснушек на плечах и груди. Откинул со страдальчески искаженного, остроносого лица длинные рыжие волосы. Вместо правого уха у покойницы была вишневого цвета дырка.

– Эт-то еще что за вольности? – удивился Захаров и глянул на привязанную к ноге трупа табличку. – Марфа Сечкина, 16 лет. А, помню. Самоотравление фосфорными спичками. Поступила вчера днем. Однако при обоих ушах была, отлично помню. Куда ж у ней правое-то подевалось?

Коллежский советник достал из кармана пудреницу, молча раскрыл ее, сунул патологоанатому под нос.

Тот взял ухо недрогнувшей рукой, приложил к вишневой дырке.

– Оно! Это в каком же смысле?

– Хотелось бы узнать от вас. – Фандорин приложил к лицу надушенный платок и, чувствуя подступающую дурноту, приказал. – Идемте, поговорим там.

Вернулись в анатомический театр, который теперь, невзирая на разрезанный труп, показался Эрасту Петровичу почти уютным.

– Т-три вопроса. Кто здесь был вчера вечером? Кому вы рассказывали про расследование и про мое в нем участие? Чей это почерк?

Коллежский советник положил перед Захаровым обертку от «бандерори». Счел нужным добавить:

– Я знаю, что писали не вы – ваш почерк мне известен. Однако, надеюсь, вы понимаете, что означает сия к-корреспонденция?

Захаров побледнел, охота ерничать у него явно пропала.

– Я жду ответа, Егор Виллемович. Вопросы п-повторить?

Доктор помотал головой и покосился на Грумова, который с преувеличенным усердием тянул из зияющего живота что-то сизое. Захаров сглотнул – на жилистой шее дернулся кадык.

– Вчера вечером за мной сюда заезжали товарищи по факультету. Отмечали годовщину… одного памятного события. Их было человек семь-восемь. Выпили тут спирту, по студенческой памяти… Про расследование, возможно, сболтнул – плохо помню. День был вчера тяжелый, устал, вот и развезло быстро…

Он замолчал.

– Третий вопрос, – напомнил Фандорин. – Чей почерк? И не лгите, что не узнаете. Почерк характерный.

– Лгать не приучен! – огрызнулся Захаров. – И почерк я узнал. Только я вам не доносчик, а бывший московский студент. Выясняйте сами, без меня.

Эраст Петрович неприязненно сказал:

– Вы не только бывший студент, но еще и нынешний судебный врач, д-давший присягу. Или вы запамятовали, о каком расследовании идет речь? – И совсем тихим, лишенным выражения голосом, продолжил. – Я могу, конечно, устроить проверку почерка всех, кто с вами учился на факультете, только на это уйдут недели. Ваша корпоративная честь при этом не пострадает, но я позабочусь о том, чтобы вас отдали под суд и лишили права состоять на г-государственной службе. Вы, Захаров, меня не первый год знаете. Я слов на ветер не б-бросаю.

Захаров дернулся, трубка заерзала влево-вправо вдоль щели рта.

– Увольте, господин коллежский советник… Не могу. Мне после руки никто не подаст. Я не то что на государственной службе, вовсе по медицинской части работать не смогу. А лучше вот что… – Желтый лоб эксперта собрался морщинами. – У нас сегодня продолжается гуляние. Договорились собраться в семь у Бурылина. Он курса не окончил, как впрочем, многие из нашей компании, но время от времени встречаемся… Я дела как раз завершил, остальное может Грумов докончить. Собирался умыться, переодеться и ехать. У меня тут квартира. Казенная, при кладбищенской конторе. Очень удобно… Так вот, если угодно, могу вас к Бурылину с собой захватить. Не знаю, все ли вчерашние придут, но тот, кто вас интересует, там будет наверняка, в этом я уверен… Извините, но это всё, что могу. Честь врача.