Головокружение - Франк Тилье (2015)

– Девять лет. Прыгнул на переменке с дерева и расшиб подбородок об асфальт на школьном дворе… Двенадцать лет. Начитался комиксов и решил, что я просто не могу умереть, я бессмертен. Свалился с крыши своего дома в Мюнстере. Три шва на коленке и множественные переломы: ноги, кисти рук, – общем, жутковатое воспоминание. А вот это в четырнадцать лет, – я взглянул на Фарида, – отец ударил. Это – в шестнадцать, это – в семнадцать. Ничего серьезного, но весь персонал интерната будет меня всю жизнь помнить. Вот здесь, здесь и здесь – это в армии. Я служил в альпийских стрелках. Потом еще несколько царапин – и лет до двадцати восьми мертвый штиль. Вот это – Доломиты, мой самый сильный испуг. Четыре шва… Тридцать четыре года, переломы ребер слева. Нос я ломал много раз. А вот это – собачьи укусы, ну, я тебе уже рассказывал. А теперь… я оденусь, если не возражаешь. Если я еще тут постою голышом, то будет мне кисло.

Фарид указал на грудь справа:

– А это что?

Ну конечно, они заметили. Я бы предпочел об этом не говорить, но задал себе вопрос: а какой смысл нам что-то друг от друга скрывать? Почти через всю верхнюю часть груди шли две глубокие красноватые отметины.

– Это двадцать лет назад. Два удара ледорубом.

– Тебя вздули ледорубом? Довольно оригинально.

– Мой лучший друг… Макс Бек.

Закусив губы, я поднял с земли брюки. Удар ледоруба в грудь производит хлюпающий звук, которого потом всю жизнь не забудешь: как будто шлепнули ногой по луже. Не говоря больше ни слова, я надел брюки. Мишель и Фарид смотрели на меня в ожидании продолжения, но распространяться мне не хотелось. Это моя жизнь, и я не понимал, каким образом все это может помочь нам выбраться отсюда.

Только я помылся – и на тебе, опять надо окунаться в пот прошедших дней. Снова влезать в одежду, пропитанную флюидами смерти. Как же мне осточертело жить, спать, барахтаться в позорном дерьме собственного поражения. А что мне оставалось делать? Как противостоять безжалостной судьбе? Здесь не повернешься на сто восемьдесят градусов и не уйдешь домой.

– Эти удары ледорубом связаны с женщиной? – вдруг спросил Мишель, тоже раздеваясь.

Я нахмурился, полагая, что тема моих шрамов уже закрыта:

– А почему вы спрашиваете?

Теперь Мишель стоял совершенно голый. Он был крепко сложен, мощные бицепсы и прекрасные плечи были явно накачаны в спортивном клубе. У него тоже имелось два-три небольших шрама на предплечьях. Волосы на груди отливали сединой. Сверху на правой лопатке виднелась сине-желтая (а может, бело-зеленая) татуировка: буква «С». Он энергично растирал себе плечи.

– Когда пьют, говорят о женщинах и все входят в штопор. За каждой ссорой стоит женщина.

– Это ведь все Макс? – сказал Фарид.

У меня волосы встали дыбом.

– А ты-то откуда взял это имя?

– Ты все время разговариваешь во сне… я ведь тебе говорил. Похоже, тебя мучат кошмары, парень. И твой отец, и Макс в этих кошмарах присутствуют. Можно подумать…

Скрестив на груди руки, Мишель начал отбивать ногами чечетку:

– Если вы не уйметесь, то я тут заледенею, а вы даже не заметите. Или вы хотите, чтобы я заболел? Нет? Тогда вылейте мне одну половину кастрюли в левую дырку маски, а вторую – в правую.

– Вы уверены?

– Делайте, что говорят. Все чешется и щиплется, у меня башка лопнет, если это продлится еще день.

– А если от этого испортится механизм… механизм бомбы?

– Тем лучше.

Я подошел к нему. Он задрал голову вверх, так чтобы дырки для глаз оказались в горизонтальной плоскости.

– А татуировка у вас на спине, большая буква «С», – это…

– Это Седрик. Как на серьге. Ну, льете или нет? Рожайте уже!