Головокружение - Франк Тилье (2015)

Пятнадцать дней после смерти Макса.

Зал аэропорта. Чемоданы, едущие по ленте багажного транспортера. Я посреди безымянной гудящей толпы. Накануне я специально побрился, чтобы выглядеть человеком, но отросшие волосы, растрескавшиеся от холода губы и впалые щеки сразу меня выдают, и ошибиться невозможно: я живой мертвец. Люди вокруг смеются, ликуют от радости, потому что скоро будут опять в кругу семьи. На заднем плане электронное табло с информацией о прибытии. Мой самолет тоже обозначен. Лима – Париж. Я печально смотрю налево, туда, где за плексигласовой стенкой могут появиться встречающие. Оттуда на меня смотрит женщина в черном кожаном пальто, ее темные волосы стянуты в такой тугой узел, что черты лица расплываются. Похоже, она плачет. Руки ее прижаты к плексигласу. Франсуаза меня ждет.

12 мая 1991 года.

День смерти Макса. На склоне Сиула-Гранде.

Наше иглу неожиданно осветила вспышка молнии. Мы провели ужасную ночь, пришлось выкопать пещеру в снегу, иначе мы умерли бы от холода. Вокруг нас, на тесных сводчатых стенках, поблескивают кристаллики льда. Мы с Максом вгрызаемся в снежное логовище айсбайлями.[24] И наконец пещеру прорезает конус света. Луч вполне живой, золотистый. Из наших ртов валит густой пар. В углу на плотно утрамбованном снегу лежат наши рюкзаки, на нагревателе стоит мятый металлический стаканчик.

Макс высовывает голову наружу:

– Погода хорошая. Гора наша!

И вот мы вылезаем на карниз. Сияет солнце, резко очерчивая гребни гор, окаймляя каждую выемку голубоватой тенью. Природа открывает дивный вид, и это придает нам мужества. А мужество понадобится: высота пять тысяч метров, да еще солидный перепад. Водрузив на нос солнечные очки, я переодеваюсь у входа в пещерку. Голый торс с двумя старыми шрамами обвязан понизу свитером. Три пальца у меня в плачевном состоянии, кончики почернели, и я не знаю, насколько глубоко проникло обморожение. Макс, как обычно, смотрит вверх. Он внимательно изучает вершину на фоне неба. Громадина в форме акульего зуба высится перед нами. До нее осталось метров сто.

Мой компаньон по восхождению, подбоченившись, стоит метрах в двух или трех от пропасти. Мы как тряпичные куклы, подвешенные между двух миров. Макс потягивается и улыбается мне:

– Ну что в мире может быть лучше? Ночью чуть не погибнуть, а наутро снова возродиться из пепла, как феникс…

Я улыбаюсь в ответ, съедаю черносливину и ставлю чай на горелку, которую мне с трудом удается зажечь обмороженными пальцами. Обернувшись, я вижу, что Макс стоит у меня за спиной. Его слова больно отдаются в ушах:

– Это будет наше последнее восхождение вдвоем. Когда я вернусь домой, мы с Франсуазой уедем.

Я не понимаю, и мои губы бормочут:

– У… уедете? А куда?

– Туда, куда ты не сможешь добраться. И ты ее больше не увидишь.

Он поднимает карабин и пристегивает к поясу. Потом, связавшись со мной крепким беседочным узлом, одаривает меня улыбкой:

– Я никогда не видел, чтобы ты отступал, Жо. Ты не сдашь ни метра гранитной стенки. Ты и в жизни такой, хуже лишая. Если уж ты что начал, то доведешь до конца. Это-то меня и пугает. Кончится тем, что ты ее у меня уведешь…

Он тычет пальцем вверх. Там, совсем близко, вершина.

– Погляди на вершину. Хорошенько погляди, как смотришь мне в глаза. Если ты считаешь, что, уехав с Франсуазой, я совершу паскудство, то давай вернемся. Я спущусь вниз вместе с тобой и отдам тебе свою женщину. Ну, как поступим?

Я не шевелюсь, закусив губы. Сердце у меня вот-вот разорвется. Макс ухмыляется: