Последняя охота - Жан-Кристоф Гранже (2020)

Ньеман сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями – или с воспоминаниями? – как поступают картежники, складывая колоду, чтобы перетасовать ее и заново сдать. Майор собирался погрузиться в еще более темные глубины.

– Однажды, в воскресенье, бабка с дедом уехали на сельскохозяйственную ярмарку. Идиотская затея. Пятьдесят километров туда, пятьдесят обратно, а меня оставили на Жана. Я умирал от ужаса, но в тот день безумие словно бы отступило, Жан был спокоен. Вел себя разумно, даже шутил. Сказал: «Ты ведь не поверил в дурацкие истории о дрессировке и мести?» В тот момент я почти успокоился. Мы пообедали перед телевизором (Реглиса я попросил привязать в его конуре). То была эпоха «Котелка и кожаных сапог»[51], ты не можешь помнить… На короткое мгновение я поверил, что все стало как прежде… А проснулся с завязанными глазами. Моя мать горстями глотала гарденал[52], и Жан, должно быть, подмешал мне лекарство в еду. Я не понимал, где нахожусь, не знал, сколько прошло времени. Предплечья и лодыжки горели огнем… Но худшее ощущение находилось между ног, было влажным, колючим, трепещущим…

Я попробовал закричать, но рот мне заткнули, дыхание сбивалось, паника подступала, как смертоносная волна… Я почувствовал запах, кошмарный запах дичины, просачивавшийся во все поры… Зверь был совсем близко, возможно, внутри меня, и мой пот начинал отдавать мокрой псиной… Реглис действительно был где-то рядом, но где?

Для Иваны действие переместилось в «вольво», она крепко держалась за ручку двери и с замиранием сердца ждала, когда Жан снимет повязку с глаз маленького Пьера.

– Мы были в старой хижине деда, в глубине сада, – сказал после долгой паузы Ньеман (он как будто мысленно дождался, когда его глаза снова смогут видеть). – Он привязал меня к стулу велосипедными тормозными тросами, пересекавшими пространство на манер гигантской толстой паутины. Реглис был привязан ко мне. Жан поставил его между моих ног, открытой пастью к гениталиям. Хотел, чтобы пес кастрировал меня, откусил острыми клыками все хозяйство – от боли, от страха… Но Реглис не шевелился. Стоял с открытой пастью и смотрел влажными глазами, а слюна капала на мои штаны. Странно, но вся его агрессивность испарилась. Взгляд у него был плачущий, как у домашних псов, молча выпрашивающих ласку у хозяина…

Я искал в себе самый нежный из голосов, шепот, чтобы успокоить Реглиса, и не мог произнести ни звука. Мой страх перешагнул границы разумного… Я мог только сидеть, окаменев, молчать и делать вид, что меня нет… Мною управлял древнейший инстинкт, сформировавшийся миллионы лет назад…

Ивана сползла с сиденья вниз, так что из-под приборной доски выглядывали одни глаза. В виски́, как старый парус на мачте галеры, бился вопрос:

– А… ваш брат?

– Он спал на полу у моих ног. Придурок отключился в разгар жертвоприношения, оставив меня в смертельной опасности. Такое с ним случалось очень часто, больной мозг перегревался и замирал. Картина была весьма… специфическая. Я, связанный, как мелкий дилер-воришка, пойманный наркобароном за руку. Пес на грани обморока, его зубастая пасть в непосредственной близости к моим яйцам. Мой брат, мирно храпящий на авансцене…

Ньеман замолчал. Конец истории? Мальчик спасся, но чего это ему стоило? У шефа что, недокомплект важных органов?! Ивану бросило в жар.

– Так мы с Реглисом и сидели, пока Жан не проснулся. Он открыл глаза, посмотрел на меня, оглядел свое «творение» и молча встал. Разрезал шланги и освободил меня. Пес с жалобным визгом исчез, я потерял сознание. А очнулся в своей постели. Жан никогда, ни единым словом не вспоминал эту жуткую сцену. Могло показаться, что мне все приснилось. На самом деле приснилось Жану – и он ничего не помнил. Я стал персонажем его кошмаров…

Шум двигателя, немолчный, как мелодия, которую гоняют по кругу, составлял звуковой фон разговора.

Жар, охвативший Ивану, перешел в зуд – особый, сыщицкий: «Вечно нам нужно все знать… на свою голову…»

– И… это все?