Крутой вираж 18+ - Вероника Мелан (2017)

– В чем… дело? – спросила Лайза – интуитивно поняла, что начать с «доброго утра» не получится. Привстала, придерживая простынь у груди, против воли ощутила испуг – что-то было не так. Не так… с самого утра?

– Я спал. С чужой. Женщиной.

Ровно и без эмоций прозвучали эти слова – негромкие, жесткие, пустые.

– Что?

Тишина. Лайзе казалось, что даже стены спальни почему-то смотрят на нее с обвинением.

– Что ты сказал?

Аллертон медленно развернулся, уперся ладонями в подоконник, посмотрел исподлобья.

– Я спал с чужой женщиной, – повторил хрипло. – Как так вышло, может, объяснишь?

– Я не… чужая… женщина.

– Ты чья-то! – хлестанули ее в ответ зло. – У тебя на груди Печать Воина.

– Это…

– Скажешь, не Печать? Скажешь, тату? Вот только не вздумай держать меня за дурака, ладно?

Печать… Ах вот в чем дело – ее сердце забилось испуганной птицей, – конечно. Он увидел Печать, понял, что это такое, и теперь не соврешь. Тогда как быть? Сказать правду? И отпугнуть Мака после одной-единственной ночи – сразу и навсегда навесить чувство вины и ответственности, поставить перед выбором, затянуть на шее петлю? Нет, она не готова, не сейчас, не вот так, когда все только начало самостоятельно налаживаться.

– Это…

– Не вздумай врать мне, – зеленовато-коричневые глаза недобро прищурились.

Она и не собиралась. Встала, придерживая на груди простынь, пошатываясь, пошла вперед, а внутри – тяжело и обидно: соврать не соврешь, но и правду не скажешь – не к месту. А оправдываться приходится за что – за собственную честность? За идиотское желание принадлежать только ему, и чтобы весь мир об этом знал? Зря жгут ее глаза напротив, зря. Нечестно это и горько.

– Посмотри на нее.

Простынь соскользнула к ногам.

– Я уже смотрел.

«Не хочу больше», – не добавил он вслух; набычился, закрылся, разозлился, что, сам не того не зная, переступил через собственные принципы. А он и не переступил.

Лайза неприветливо попросила.

– Дай руку.

И сама же взяла ее – деревянную, негнущуюся, – поднесла ладонью к контуру, приказала:

– Напрягись, проведи, почувствуй, ведь можешь. Это не Печать – это контур от нее. Потому что пустая она, нет в ней энергии, видишь?

И приложила ладонь к месту над грудью, где вызывающе ярко – мол, давай, смотри на нас – проявились линии.

– Пустая, – повторила тихо. – Потому что умер он, тот, кто ее ставил, нет его.

В первый раз сказала это вслух – перешагнула через себя – и почему-то почувствовала, как веки жгут злые слезы. Он заставил-таки ее произнести это вслух, заставил поставить на невидимой могилке крест.

И, не желая показать боль, отвернулась, замолчала.

Теплые пальцы дрогнули на коже, ладонь прижалась к контуру, искала невидимые нити – их не было, – и давление ослабло.

Она дышала тяжело, он – неслышно.

– Это он учил тебя водить?

Вопрос прозвучал тихо и неожиданно мягко; Лайза неохотно повернулась, посмотрела Чейзеру в глаза и удивилась, когда не нашла в них осуждения – лишь понимание и глубоко запрятанное сочувствие.

– Он.

– Давно это было?

Давно ли он умер? Давно.

– Год назад.

И пусть для нее всего пару недель назад – не важно. Этого Чейзера от того отделял год – невидимый год невидимой пространственной ветки.

– Мне жаль.

«Мне тоже».

Лайза поджала губы – не хотела говорить об этом, страдала; стоящий напротив человек чувствовал. Его пальцы соскользнули с ее обнаженной кожи, стало холодно.

– И ты поэтому… стала симпатизировать мне?

Кольнула обида.

– Почему?

– Потому что я похож на него?

– Ты ни на кого не похож. Ты особенный.

Всегда был особенным.