За мгновения до... - Виктория Мальцева (2020)

Почему? Потому что не собирался. Потому что всё это время, с самого начала планировал ударить так, чтобы не поднялась.

Что ж, Дамиен, ты преуспел.

Дети выросли, и их игры стали взрослыми. А проигрыш жжёт в груди, выжигает внутренности тоже по-взрослому.

Но я поднимусь. Встану и пойду несмотря ни на что. Даже если внутри пусто и на лице маска. Даже если в голове нет ни мыслей, ни идей, ни веры.

Я бы хотела, чтобы он пошёл за мной, нет, рванул вслед и отыскал любое объяснение своему поступку, в которое я тут же поверю, потому что пережить мысль, что всё было игрой, блефом, нет сил. Моему мозгу не хватает серых клеток, чтобы осознать каждый поддельный взгляд, каждую фэйковую улыбку, каждую фальшивую ласку.

Ведь мы спали в одной постели. У нас не было секса, но многие-многие часы и минуты, ставшие общими, были ещё более интимны, чем сам секс. Мы сблизились, я открылась ему.

Настежь.

А потому каждую уходящую секунду, каждый свой шаг я всё ещё его жду, хотя надежда уже бьётся в агонии.

Я плачу. Да, я плачу, хотя ненавижу слёзы и слабость. Но самое поразительное то, что когда в голове красным злобным транспарантом возникает: «Лучше б он умер тогда на дубовом лаковом полу холла!», эту мысль мгновенно давит другая: «Нет! Нет! Нет! Будь проклята моя ненависть!».

И мой рот сам по себе, без моего участия, шепчет:

— Живи, Дамиен…

Appeasing The Chief — Hostiles Medley

Планируя свою месть, своё последнее слово, Дамиен не знал, насколько глубоко, на самом деле, смог проникнуть в меня. Как много стал для меня значить. Настолько, что я просто принимаю, соглашаюсь с его первенством.

И отправляю сообщение:

Eva: «Ты победил. Радуйся. В радости смысл жизни».

Жду ответ: пусть это будет смеющийся эмоджи, хохочущий до слёз, до изнеможения. Или же пару язвительных слов, которые я даже не смогу адекватно переварить.

Но он не отвечает.

Игра окончена, поверженные никому не интересны.

Осознаю себя стоящей на февральском ветру, хлещущем мои щёки своим ледяным дождём. Тысячи острых игл вонзаются в моё лицо, шею, голые руки — куртка осталась в клубе, но мне не больно — я перестала чувствовать, ощущать, испытывать. Я онемела.

— Ева!

Он в бешенстве, в негодовании, в самой свирепой своей злобе, на какую способен. Но и мне недалеко до безумия: не задаваясь вопросом, зачем он зовёт меня, почему покинул своё «серьёзное» и выскочил в ледяной Ванкувер, срываюсь и бегу, что есть мочи.

Знаю, что должна с ним поговорить, сама ведь ждала и хотела, но обида слишком сильна, чтобы дать разуму шанс высказаться, даже просто подать свой голос.

Я не могу сейчас. Может, позже, но только не сейчас, когда вся моя слабость, уязвимость — наружу.

Внезапно фары ослепляют мои и без того плохо видящие от слёз глаза, машина с визгом останавливается, и из-за откинувшейся буквально на ходу двери выскакивает Кристиан:

— Ева! — нормальный, человеческий, вменяемый голос этого парня сейчас нужен мне как никогда.

И я не отказываю себе в желании кинуться в его всегда открытые для меня объятия, вжаться в его пахнущую вкусным мужским одеколоном грудь. Кристиан всегда гладко выбрит, и сегодня — не исключение: я знаю, потому что моя щека уже прижата к его щеке, мои руки обвиты вокруг его талии.

Глава 37. Случайная жертва

Кристиан сжимает меня, поглаживая кругами мою трясущуюся от рыданий спину, успокаивая, защищая, давая убежище моей разорванной на ошмётки душе.

Это была моя первая любовь, а она, как известно, не подруга мудрости, осознанности, равновесию и трезвости. Скорее, наоборот: безумие, чувства на грани, категоричность во всём, а главное, в желании владеть человеком целиком, без остатка, управляют нами, когда мы впервые и по-настоящему любим, диктуют наши решения, совершают за нас поступки.