Стеклянные дома - Луиза Пенни (2019)

– Страшное дело – забрать чью-то жизнь. И почему-то еще страшнее сделать это в церкви. Не пойму почему.

Ее глаза на морщинистом лице смотрели с искренним недоумением.

– Потому что здесь мы чувствуем себя в безопасности, – ответила Лакост. – В храме нас защищает Бог, а может, наша добропорядочность.

– Наверное, ты права, – сказала Рут. – Возможно, Он так и сделал.

– Он не защитил Кэти Эванс, – возразила Лакост.

– Да. Но возможно, Он защитил нас от нее.

– О чем вы говорите? – спросила Лакост.

– Слушай, я ее не знаю, но этот, который Совесть, не случайно сюда пришел.

– Вы имеете в виду кобрадора? Вы думаете, его целью была мадам Эванс?

– Думаю. И ты тоже так думаешь.

Она посмотрела на Гамаша. Старший суперинтендант выдержал этот пронзительный взгляд не кивая. Даже не сделав намека на кивок.

– По-вашему, человек в костюме убил ее за какие-то дела? – спросила Лакост.

– Смешно думать иначе. Он исчез, а она мертва. И это может означать, что она совершила нечто ужасное, за что ей пришлось расплатиться своей жизнью. А он пришел сюда, чтобы взыскать должок. Но действительно ли она совершила что-то столь ужасное, или просто этот парень был чокнутым – это уже другой вопрос. Я склонна думать, что человек, который надевает такой костюм, не вполне в своем уме.

Огромным усилием воли Лакост сдержалась и не стала указывать, что Рут не самый объективный судья, когда речь заходит о «не в своем уме».

– Если мадам Эванс должна была стать жертвой, то почему просто не убить ее? – спросила Лакост. – К чему этот маскарад?

– Ты что, никогда не видела фильмы ужасов? – удивилась Рут. – «Хеллоуин», например?

– А вы видели?

– Нет не видела, – призналась Рут. – После смерти Винсента Прайса[30] смотреть их стало неинтересно. Но мне понятно, что они собой представляют.

– Я много лет занимаюсь расследованием убийств, – сказала Изабель Лакост. – Но я не знаю ни одного случая в реальной жизни, когда убийца надел бы маскарадный костюм, привлек к себе внимание, а потом совершил убийство. А вы?

Она посмотрела на Гамаша, и тот отрицательно покачал головой.

– Может, поначалу он не собирался ее убивать, – сказала Рут. – В чем смысл подобного наряда? Каково его назначение?

– Опозорить, – ответила Лакост.

Рут помотала головой:

– Нет, ты говоришь о современном кобрадоре. О сборщике долгов. Он позорит. А старый? Настоящий кобрадор? Он что делал?

Лакост стала вспоминать, что ей рассказывали о темных людях из темных времен. О людях, которые преследовали своих мучителей.

– Он наводил ужас, – ответила она.

Рут кивнула.

Террор. Нагнетание страха.

Полицейские, а также поэтесса и даже, вероятно, утка знали, что террор – это не действие, это угроза. Запугивание.

Запертая дверь. Шум в ночи. Неясная фигура, промелькнувшая за окном.

Реальные акты террора порождали ужас, боль, скорбь, ярость, жажду мести. Но сам по себе страх происходил из ожидания того, что случится дальше.

Смотреть, ждать, размышлять. Предчувствовать. Воображать. И всегда худшее.

Угрозы приносят террористам больше пользы, чем реальные деяния. В качестве оружия они выбирают страх. Иногда они – одинокие волки, иногда – организованные группы. Иногда людей запугивали власти.

И Совесть была такой же. Ее усилия вкупе с воображением жертвы рождали страх. И если преследователям сопутствовал успех, то они поднимались на одну ступеньку к террору.

– Убить ее было недостаточно, – тихо произнесла Рут. – Он хотел сначала помучить ее. Дать ей понять, что он все знает. Что он пришел за ней.

– И она никому не могла сказать. Не могла попросить о помощи, – подхватила Лакост. – Если то, что вы говорите, верно, то она хранила свою тайну долгие годы.

– Тайну, которая вернулась, чтобы терзать ее, – проговорила Рут.