Жестокие слова - Луиза Пенни (2015)

Она отрицательно покачала головой:

— Но я им только что звонила, и лабораторные результаты будут готовы в любую минуту.

— Bon. Merci. — Он кивнул агенту Лакост, и она вернулась к своему компьютеру. Затем он снова обратился к суперинтенданту Брюнель: — Мы ждем экспертизу по отпечаткам пальцев. Я очень признателен вам за то, что смогли так быстро приехать.

— C’est un plaisir.[60] И потом, это так увлекательно. — Она повела его назад к столу для совещаний и, подавшись ближе, прошептала: — Voyons, Арман, неужели это все правда?

Она показала на фотографии, разбросанные по столу.

— Правда, — прошептал он в ответ. — И нам может понадобиться еще и помощь Жерома.

Жером Брюнель, ныне доктор на пенсии, давно разделял страсть жены к разгадыванию тайн, но если она склонялась к разрешению загадок человеческого разума, то его влекла тайнопись. Из своего удобного кабинета, где царил вечный кавардак, он, сидя в монреальской квартире, обслуживал дипломатов и службы безопасности. Иногда расшифровывал, иногда зашифровывал.

Он был общительным и образованным человеком.

Гамаш достал резную скульптуру из сумки, развернул ее и положил на стол. И снова радостные пассажиры поплыли по столу для совещаний.

— Очень мило, — сказала Брюнель, надев очки и приглядываясь. — Нет, в самом деле, — пробормотала она себе под нос, внимательно разглядывая резьбу, но не прикасаясь к ней. — Удивительная работа. Художник, кто бы он ни был, знает дерево, чувствует его. И разбирается в искусстве.

Она сделала шаг назад, разглядывая скульптуру. Гамаш ждал, и, вполне предсказуемо, она вскоре перестала улыбаться и даже подалась еще дальше.

Он уже в третий раз видел сегодня утром подобную реакцию. Скульптура, казалось, брала за самое сердце, затрагивала какие-то глубинные чувства, свойственные многим людям. Она затрагивала саму человеческую природу. А потом, как дантист, вторгалась вглубь. И тогда радость превращалась в страх.

Еще несколько секунд — и ее лицо посветлело, на нем появилась обычная профессиональная маска. На место человека вернулся полицейский. Брюнель склонилась над скульптурой, обошла вокруг стола, не прикасаясь к работе. Наконец, рассмотрев ее со всех сторон, она взяла скульптуру в руки и, как и все остальные, перевернула ее.

— НЭШЬШ, — прочла она. — Прописные буквы. Вырезаны по дереву. Без краски. — Она говорила как коронер, который делает вскрытие и надиктовывает увиденное. — Тяжелое, крепкое дерево. Вишня? — Она присмотрелась, даже принюхалась. — Нет, текстура иная. Кедр? Нет, цвет не похож, если только… — Она поднесла скульптуру к окну, к солнечному свету, потом опустила и улыбнулась, глядя поверх очков. — Кедр. Красное дерево. Из Британской Колумбии. Почти наверняка. Хороший выбор. Кедр практически вечен, в особенности красный. К тому же он очень твердый. Но резать по нему на удивление легко. Индейцы хайда на западном побережье много столетий изготавливали из этого дерева тотемные шесты.

— И они стоят до сих пор.

— Стояли бы и до сих пор, если бы большинство из них не было уничтожено в конце тысяча восьмисотых годов правительством или церковью. Но прекрасный шест можно увидеть в Музее цивилизации в Оттаве.

Они оба поняли иронию сказанного.

— Так что же ты здесь делаешь? — спросила Брюнель, обращаясь к скульптуре. — И чего ты так боишься?

— Почему вы это говорите?

По другую сторону стола подняла голову агент Лакост, которой тоже интересно было узнать ответ.

— Ведь вы тоже это почувствовали, Арман? — Она обратилась к нему по имени — знак того, что хотя она и держала себя в руках, но была поражена. — В этой работе есть что-то холодное. Не хочу говорить «злое»…

Гамаш удивленно наклонил голову. Зло — это слово редко доводилось ему слышать, разве что в проповедях в церкви. Жестокость, коварство, зверство — да. Даже ужас. Следователи часто говорили, что место преступления навевает ужас.