Зеленый король - Поль-Лу Сулицер (2017)

— Кажется, начинаю понимать, — сказал Реб. — Хоть я и поляк. Значит, я должен платить вам шесть долларов в неделю плюс доллар двадцать центов, — он говорил медленно, словно размышляя. — Всего, выходит, семь долларов и двадцать центов. Наконец-то до меня дошло.

Оба парня ухмыльнулись: точно, дошло. Оказывается, этот малый для поляка не так уж глуп. Правильно все подсчитал: семь долларов двадцать центов. Он заплатит, и его не тронут, другие не станут к нему привязываться, он будет под их зашитой и станет совсем тихим, отличным поляком.

— Это мне тоже очень понравилось бы, — сказал Реб. — Мне всегда страшно хотелось быть совсем тихим, примерным поляком. Но вот загвоздка…

— Какая загвоздка? — спросили они в один голос.

— Я вас не боюсь, — сказал он насмешливо. — Ни капельки. Хотя вас двое. Даже если вы захотите меня припугнуть, я все равно вас не испугаюсь. Тут нет моей вины. Может, это потому, что вас всего двое. Вот если бы было трое. Тогда да, я бы, наверное, испугался. Но двоих — нет.

В руке одного из двух парней сверкнул нож. Реб разочарованно покачал головой:

— Да брось! Даже этой штуки я не боюсь. Но я стараюсь испугаться. Без шуток, я стараюсь.

Он молниеносно выбросил вперед свою длинную, худую руку. Пальцы его цепко ухватились за запястье руки с ножом, потянули ее на себя, приблизили к телу острое лезвие. Еще один рывок, и лезвие сантиметра на два вошло в его грудь. Черты его лица ничуть не исказились, а светлые глаза сохраняли свое задумчивое выражение. Не обращая внимания на нож, торчащий в груди, он сказал:

— Даже сейчас я вас не боюсь. Будь вас трое, все, вероятно, изменилось бы.

Он оттолкнул от себя руку хулигана. Лезвие вышло из груди, кровь текла из раны, оставляя яркое пятно на его голубой застиранной рубашке.

— Вот если бы вас было трое, другое дело. Я бы, наверное, испугался. Приходите снова, когда пожелаете.

Они вернулись. Через полтора часа, около восьми вечера, как раз в тот момент, когда отъезжал грузовичок с непроданными за день газетами и журналами, а Реб с молодым Эрни закрывали киоск. Их было трое.

— Ну и вот, порядок! Помните, что я вам сказал. Когда вас трое, то это все меняет. Теперь я дрожу от страха.

Трое молодых парней обменялись многозначительными взглядами. Один из них сказал по-итальянски:

— Он же чокнутый. Этот малый в полной отключке.

— Мне кажется, я должен отдать вам доллар, — добавил Реб. — Теперь вот, когда боюсь, вынужден платить. Хотя и жаль. Всего паршивый доллар в день. Вы действительно довольствуетесь малым, на этом не разбогатеешь… Но если вам сейчас этого хватает, то это ваша забота. Жаль, что вы забираете один маленький доллар у этих кретинов-поляков, которые вас облапошили; ведь у них можно отнять гораздо больше. Но я не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Вот, держите ваш доллар.

И, естественно, те наглым тоном начали допытываться, что, мол, все это значит: жаль, прискорбно и прочее, — что все это значит? Что они, мудаки? Он держит их за мудаков, да? Нарваться, что ли, хочет? Чтобы его искалечили, как старика полячишку, который до него работал в киоске?

— Если ты этого хочешь, так и скажи. Может, это твой бизнес — забирать у поляков все остальное?

Реб с Эрни загрузили непроданными журналами грузовичок, который отправился вверх по Уэст-стрит, в северную часть города, по набережным Гудзона. Реб пошел вперед размашистыми шагами. За ним еле поспевал мальчишка, и по воле обстоятельств потянулись трое других.

— Что это все значит? Ты что, хочешь, чтоб с тебя шкуру содрали? Этого добиваешься?

С Мюррей-стрит они свернули к складу, куда Реб вошел первым и исчез в глубине.

Здание было почти пустым, если не считать нескольких разбитых ящиков и мешков, из которых высыпалось фунта три-четыре зерна, вероятно, пшеницы. Была слышна возня крыс, некоторые выбегали из нор, ничуть не пугаясь, вызывающе глядели на людей, ощерив острые зубы.