Сиятельный - Павел Корнев (2015)

Я проследил за ним взглядом и покачал головой.

Влезть в долги к китайскому ростовщику было первостатейной глупостью, но откуда мне было знать, что дорогой дядюшка станет цепляться за мою часть семейного фонда с таким отчаянным упорством?

Раздраженно передернув плечами, я прошел меж столами и распахнул дверь кабаре. Обернувшаяся поломойка округлила от изумления глаза; я приложил к губам указательный палец и потребовал:

– Ни звука.

Неопределенного возраста дамочка в застиранном халате послушно кивнула и вернулась к прерванному занятию; вышибала неуверенно помялся, но, по здравом размышлении, решил в разборки сиятельных не вмешиваться и скрылся в задней комнате.

Я спокойно поднялся по широкой лестнице с резными балясинами на второй этаж, прошел до конца коридора и без стука распахнул дверь сдаваемых внаем апартаментов.

В комнате царил густой полумрак и витали клубы ароматного дыма. Все окна были задернуты плотными шторами, и лишь краешек одного приоткрыли таким образом, что неяркий свет падал на книгу в руке импозантного господина лет тридцати с песочного цвета усами и аккуратной бородкой, а шкафы и рабочий стол в дальнем углу терялись в тенях.

Хозяин апартаментов при моем появлении оторвался от трубки стоявшего на полу кальяна и на одном дыхании хорошо поставленным баритоном произнес:

– Леопольд, друг мой, всецело разделяю твое раздражение, но позволь…

Ничего ему позволять я не собирался.

– Лучше заткнись! – потребовал я, обрывая объяснения на полуслове.

– Это крайне невежливо с твоей стороны! – разыграл обиду Альберт Брандт, талантливый поэт, мой хороший друг и конченый подонок. – Леопольд, твои действия…

Я швырнул в него попавшуюся под руку подушку и повторил:

– Хватит! – Потом улегся на оттоманку и уставился в потолок. – Когда ты так говоришь, мне хочется проколоть себе барабанные перепонки.

Поэт заливисто рассмеялся, откашлялся и произнес уже своим обычным голосом, хрипловатым и слегка надсаженным:

– Все время забываю, что у тебя нет слуха. – Глаза его потускнели и перестали сиять в полумраке апартаментов двумя болотными огоньками.

Альберт был талантлив не только в стихосложении; когда он начинал декламировать свои вирши, впечатлительные дамочки впадали в экстаз от одних только звуков его чарующего голоса. Так проявлялся его истинный талант, талант сиятельного.

При желании поэт мог переубедить даже падшего.

– У меня нет слуха, а у тебя нет совести, Альберт, – заявил я, устраиваясь поудобней. – Ты подлец. Подлец и бесчестный человек. Знаешь, почему я не подошел и не протянул руку? Просто боюсь не сдержаться и двинуть тебе по морде!

И, надо сказать, мое заявление было преувеличением лишь отчасти. Я действительно был на приятеля очень и очень зол. Просто старался этого не показывать, пряча обиду за излишне резкими словами.

– Ты как всегда сгущаешь краски, Леопольд, – укорил меня поэт, поднялся с дивана и затянул пояс восточного халата.

– В самом деле? – опешил я, выдернул из-под головы вторую подушку и швырнул ее в поэта. – Да меня из-за твоего длинного языка чуть не поджарили!

Альберт ленивым движением отбил подушку в сторону и задернул штору, окончательно погрузив апартаменты в полумрак. Затем подошел к бару и налил себе вина.

– Я, право, не предвидел особых осложнений, – пожал он плечами. – И в самом деле, Лео! С тобой ведь не случилось ничего плохого, так?

– Не случилось ничего плохого? – возмутился я, не без труда переборов желание отвесить приятелю пару оплеух. – Альберт, тебя просто попросили написать стихи! Какого дьявола ты растрепал об этом газетчику?! Ты ведь прекрасно знал, что отец моей симпатии не оставит огласку без последствий!

Поэт вернулся на диван и спокойно развалился с бокалом вина среди многочисленных подушек.