Шарко - Франк Тилье (2019)

– Понимаю. Итак, вы перестали чувствовать страх в тот вечер, в парке…

– Сначала я решила, что сработал рефлекс, ну, храбрость или сопротивление. Я… гордилась собой, что заставила того типа убежать. Но то же самое произошло, когда мама шла прямо передо мной и поскользнулась. Я ничего не почувствовала. Ни паники, ни испуга, ни малейшего выброса адреналина. Я просто помогла ей подняться, как поднимают оброненную вещь. Вот тут я и сказала себе: что-то переменилось. Поначалу, когда я осознала, что меня ничто больше не пугает, я подумала, как это здорово. Само чувство просто исчезло из моей головы. Мне остался смех, грусть, гнев, все, что только можно представить, но не страх.

Люси подумала о картинах, написанных кровью, об их персонажах, беззаботных перед лицом опасности. Кароль Муртье указала подбородком на дымящуюся чашку:

– Сколько раз после этого я обжигала язык? Я прекрасно знала, что горячее жжется, но мне было плевать. Страх – он же инстинкт, рефлекс. И когда вы теряете этот инстинкт – все, что вас окружает, становится источником опасности. Но главная проблема – я больше не чувствовала и страха за других. Настоящая тревога охватила меня, когда дочка обожглась о газовую горелку и чуть не утонула в ванной, потому что я оставила ее одну. Если бы рядом не было моей матери…

Она грустно покачала головой:

– Трудно жить без страха. Вы же из полиции, вы-то знаете. Без этого колючего кома в животе вы сами броситесь навстречу опасности. Именно этот ком и позволяет вам выжить.

– Расскажите об аварии.

Та глянула на свои мертвые ноги, тонкие и сухие, как палки от метлы.

– Это произошло в июне две тысячи четырнадцатого… В ту ночь я не нарочно выехала на встречку, но так и должно было случиться: я уже несколько месяцев не обращала внимания на дорожные указатели. Машин было мало, и когда я заметила, что еду по встречной, то просто сказала себе, что воспользуюсь следующим съездом. Я не думала о других, об опасности, которую я для них представляю. В конце концов я вмазалась в разделительное ограждение, потому что меня ослепили встречные фары, а вовсе не потому, что хотела избежать смерти. Я должна была погибнуть на месте… и так было бы лучше для всех.

– А до того, как произошла эта авария, вы не пытались понять? Не посоветовались с врачом, со специалистами?

– А как же, конечно… но я слишком долго тянула, мне нравилось, что я больше ничего не боюсь. По-настоящему меня встряхнуло, когда социальные службы забрали дочь. Меня сочли безответственной, думали, что я так делаю нарочно, требовали, чтобы я лечилась. Я записалась на прием в больницу, хотела удостовериться, что падение черепицы не повредило мозг. Но у специалистов не было сомнений: удар не вызвал никакого травматизма. Я пошла к своему врачу, чтобы он заново провел все обследования, но он предпочел направить меня к психологу под тем же предлогом, который и вам пришел в голову: случай с черепицей, возможно, изменил что-то внутри меня самой. Искажение сознания, другое отношение к жизни, ну и прочая хрень. Конец истории. Пустая потеря времени, а потом случилась авария…

Кофе был совершенно отвратный, но Люси и виду не подала.

– …Я оказалась в полной пустоте, но все изменилось около месяца назад: один молодой парижский ученый заинтересовался моим случаем. Мы по-прежнему с ним на связи, а еще с нейрохирургом из Лилля. Скоро мне сделают операцию.

Люси почувствовала, как ее охватывает возбуждение:

– Операцию? Какую? И что за ученый?

– Это Джереми Гарит, специалист по мозгу и по страху. Его ввел в курс дела мой физиотерапевт, они знакомы. Гарит привез меня в Париж, чтобы сделать анализы и кучу сканирований. Там он обнаружил кое-что не совсем нормальное. И поэтому… они в скором времени заглянут мне под череп.

Люси шагала по раскаленным углям. Наконец-то начал вырисовываться след.

– А что именно ненормально?

Та подбородком указала на комод: