След лисицы на камнях - Елена Михалкова (2018)

– Не трудно одной управляться с хозяйством? – спросил Илюшин, наблюдая за ней. Она знала, что он наблюдает, но ему не удалось заметить ни одного движения, даже легкого поворота головы, который был бы исполнен в расчете на него. Эта женщина не хотела ему нравиться, что было, положа руку на сердце, несколько обидно.

– Очень трудно. – Татьяна выпрямилась, поставила кочергу за печь и стащила рукавицы. – Если откровенно, я не представляла, до какой степени, когда ехала сюда. Зимний дом похож на собаку: его нужно кормить хотя бы дважды в день, убирать снег вокруг конуры и заниматься его воспитанием. Это все требует сил и времени, а у меня нет ни того, ни другого.

– Однако в город вы вернуться не хотите. – Илюшин остался на границе, разделяющей вопрос и утверждение.

– Не хочу, – коротко сказала женщина.

И Макар отступился. Перед ним заперли дверь, и бить в нее лбом было бы невежливо.

Из окна просматривался горнист в коротких шортах, вечно трубящий сбор. Макар сделал шаг, вглядываясь в него и пытаясь прикинуть, слышны ли при открытой створке разговоры возле горниста. Получалось, что слышны.

– Зима близко, – за спиной Илюшина сказала Татьяна.

– Что?

– «Зима близко» – вот что он трубит. Помните, из «Игры престолов»? Северные народы постоянно друг другу повторяли эти слова, даже когда до зимы оставалось четыре года. Я сначала не понимала – зачем? А потом догадалась. Это же, собственно, memento mori. Смерть придет за каждым, и лучше быть готовым встретить ее во всеоружии, чем расслабиться. Вот и мы здесь в таком же положении: помним о смерти, готовимся к близкой зиме.

Взгляд ее скользнул по карандашному наброску, лежавшему на столе, и Татьяна быстро перевернула лист чистой стороной вверх. Илюшин успел рассмотреть, что там нарисовано дерево.

– Кстати, о смерти, – сказал он. – Можно вас спросить? Почему вы не были на пожаре?

«Если скажет, что спала, рассмеюсь в лицо».

– Я испугалась, – сказала Татьяна Маркелова.

Этого он никак не ожидал.

– Испугались?

– У меня нервы ни к черту. Сплю плохо, а в ту ночь заснуть совсем не могла и села рисовать.

– Вы не слышали ничьих разговоров?

– Разговоров? Нет, что вы. Я работала в другой комнате, окна там выходят в сад. В яблонях поют пеночки и славки… До меня долетал только стук колотушки. А потом раздались крики вдалеке, и почти сразу начали бить тревогу: бам-м-м! бам-м-м! Я кинулась в эту комнату и увидела через окно, как Андрей бежит с огнетушителем в руках, а за ним еще двое.

– Кроме них вы кого-нибудь заметили?

– Нет. Но я бы и не успела: отскочила за штору, чтобы меня не увидели снаружи… Не хотела разговоров о том, почему меня не было на пожаре.

– Так чего вы боялись?

Она зябко передернула плечами.

– Того, что случилось в девяносто первом. Меня мучил один страх: услышать крики из огня. Я ведь уже говорила, тот случай произвел на меня чрезвычайно сильное впечатление. Будь здесь мои родители, они могли бы подтвердить: я приходила в себя не меньше года. Наверное, у меня было что-то вроде нервного срыва. Настолько серьезного, что я не возвращалась в Камышовку до восемнадцати лет, да и после приезжала лишь изредка. Мне думается, все наши взрослые страхи являются прямым продолжением или отражением страхов детских. За исключением боязни за своего ребенка – но тут я теоретик, знаю понаслышке. У меня нет детей.

– Значит, вы не пошли на пожар, потому что испугались… – задумчиво повторил Макар.

– Да. Знаю, это объяснение меня не украшает. Но другого нет.

Она спокойно выдержала его взгляд.

И снова Илюшин вынужден был сдаться. Эта женщина была с ним откровенна, но лишь до определенной степени, и заставить ее рассказать больше, чем она хотела, было невозможно. Он достаточно хорошо знал людей, чтобы понимать это.

– Вы сказали, что, пока работали, до вас доносилась колотушка. Всю ночь?