Рыцарь нашего времени - Елена Михалкова (2008)

– Допустим. Потом вдруг обратился к нам, засомневавшись в истинности собственных ощущений... Полагаю, он что-то подозревал.

– И тогда его убили, поняв, что фокус с изменением реальности не подействовал.

Макар с сомнением покачал головой.

– И все это ради того, чтобы приобрести фирму, продающую бронированные двери?

– Или получить неплохое наследство, – уточнил Сергей.

Илюшин согласно кивнул. Да, пока первым подозреваемым была вдова Силотского. Макар почти не сомневался, что следователь, ведущий это дело, пойдет по тому же пути, даже не зная ничего о подробностях расставания Ольги Силотской с первым мужем.

Они понимали, что следствие будет планомерно и упорно разматывать разные ниточки, ведущие к исполнителям и, в конечно итоге, к организаторам. «Взрывчатка», – сказал Бабкин, и был совершенно прав. Эксперты занимались изучением взрывчатого вещества, подложенного в шлем Силотского, и механизма, позволившего взорвать его, как только бородач сел на мотоцикл. Взрыв был чрезмерно сильным, а это означало, что убийца допустил ошибку. Рано или поздно, Макар не сомневался, ниточка красного цвета – под шлем Силотского – приведет следователя к человеку, подложившему взрывчатку. Он не собирался повторять чей-то путь, тем более что у него не было для этого никаких возможностей. Но он мог идти по другому пути.

– Почему Силотский звал себя Ланселотом? – спросил Илюшин.

– Что? – Бабкин встрепенулся, поднял на него покрасневшие от бессонницы глаза.

– Силотский попросил звать себя Ланселотом, сказав, что по-другому его с пятого класса не зовут. Странное прозвище для парнишки-пятиклассника, не находишь?

– Что удивительного? Захотелось мальчишке побыть рыцарем, и он им стал.

– Согласен. Но если один мальчишка стал рыцарем, то кем стали остальные?

* * *

Владислав Захарович бережно протер гранит тряпочкой, привезенной из дома, присел на влажную деревянную скамейку, подставил лицо прохладному ветру. Сказать по правде, работы в такую погоду было всего ничего – крест почистить, убрать мусор, воронами накиданный... Ворон на этом кладбище всегда было много. Они ходили по могилам, как хозяева, перекладывая длинные черные клювы слева направо, цепко оглядывая, что бы стащить. Попировав оставленными на могилах продуктами, принимались играть, и как-то Чешкин, затаив дыхание, наблюдал, как две вороны с почти журавлиной грацией подкидывают в воздух пустую пластиковую майонезную баночку, дожидаются, пока она упадет на землю, поднимают по очереди и снова подкидывают. Они танцевали на соседнем участке, где, как знал Владислав Захарович, лежала семейная пара, дожившая до восьмидесяти лет и скончавшаяся с разницей в четыре дня: сначала муж, затем жена. Когда он смотрел на два одинаковых креста по соседству и вспоминал о том, кто похоронен под ними, его охватывали умиротворение и тихая радость.

Он бросил взгляд на свой крест и порадовался тому, что отказался от фотографии. Хорошо, что Полина его поддержала, потому что среди его друзей принято обязательно помещать фотографию на памятник, а ему никогда не нравилась эта традиция. Так же, как не любил Чешкин оставлять грубые искусственные цветы на могиле, хотя старушки возле входа на кладбище предлагали пластмассовые гвоздики, ромашки и тюльпаны. Цветы эти казались ему жуткими; они были символом той смерти, которая есть полное «ничто»: разложение в могиле, черви, желтоватые рассыпавшиеся кости... И больше ничего. Глядя на безвкусные кричащие красно-кумачовые лепестки, темно-зеленые стебли с вычурными резными листьями, Владислав Захарович терял уверенность в том, что смерть – это не конец в его беспощадном материальном смысле, или, во всяком случае, не только он...