Незнакомец - Евгения Стасина (2021)

Хочу, и стоит пустить эту мысль в голову, всё остальное становится вдруг неважным… Марина, разрушившая наш брак; Артур, возможно, приложивший руку к моему избиению; родители, что ещё долго будут закатывать глаза на мою упёртость в вопросах развода. Всё неважно, даже эта чёртова амнезия, с которой, наверное, мне стоит уже смириться. Заняться настоящим и перестать подбирать ключи к дверям, которые наверняка заперты неспроста. Мной же заперты, а значит пусть под замком и остаются, верно?

Нет, ведь как ни крути, а ощущать себя цельным всё равно не выходит. Потому и нахожу Сашу глазами, только сейчас замечая, как сильно на неё подействовали мои слова. Она уставилась в стену, нахмурила лоб и, раздумывая над чем-то, ведомым лишь ей одной, безжалостно мнёт в руках бумажный платок.

– Саш, – его забираю, ловко забрасывая в урну, стоящую у скамьи, а эти самые пальцы, в своих грею. – И всё-таки, почему?

Ночь на дворе, начало второго… Для дружеского визита неприлично поздно, да и дружбы между ними никогда не было. Был лишь я и две краткие встречи, каждая из которых заметно ударила по Сашиным нервам. Они и сейчас шалят: её взволнованный взгляд выдаёт. Не мёд это теперь, не янтарь – купающееся в золотистых лучах пробуждающегося солнца море, на дне которого сегодня бушует шторм. Неконтролируемый, тот, что не усмиришь одним взмахом пушистых ресниц, как бы она не старалась… Наверное, поэтому наполняет лёгкие пропахшим белизной кислородом, и не расцепляя наших рук, с придыханием выдаёт:

– Просьба у неё ко мне была.

– Настолько важная, что она примчалась к тебе в такое время? – за двести километров от платной клиники, где прямо сейчас над ней колдовали бы лучшие специалисты района?

– Настолько важная, Глеб, что стоило мне отказать, и мы оказались здесь, – опускает глаза, похоже, коря себя за случившееся, и, краснея, заводит непослушную прядь за ухо. – Господи, а может она права была? Потому что я не представляю, как тебе это сказать… Не знаю, как люди сообщают о подобном…

Как есть… Хочу коснуться её щёки, в надежде, что это поможет ей собраться с духом, да только торопливые шаги, эхом отдающиеся в пустом коридоре, не оставляют нам шанса на разговор. Важный разговор, который теряет всякую ценность, едва рядом с нами останавливается замученная акушерка.

Вздыхает, сунув в карман только что стянутую с головы медицинскую шапочку, и, пристально зыркнув на меня сквозь толстые стёкла очков, резюмирует:

– Мальчик. Три двести, сорок восемь сантиметров, – бросает будничным тоном, запоздало цепляя на серое от усталости лицо не самую естественную улыбку, и пряча пересохшие от антисептика руки за спину, без всякого энтузиазма совет даёт. – Шампанское открывай!

Выдохнуть можно, да? Улыбнуться, наконец, чтобы эта женщина перестала глядеть на меня как на сумасшедшего, и, наверное, о чём-то её расспросить… А я истуканом стою. Безвольными плетями, опускаю руки по швам и единственное, что могу, побелевшими от волнения губами одно лишь слово из себя выдавить:

– Спасибо, – то ли ей, то ли этому миру, что, кажется, немного оттаял по отношению ко мне и одарил хоть чем-то хорошим. Единственным лучиком света, что светит за одной из этих дверей…

Пячусь назад, чертыхаясь, когда случайно задетый ботинком стакан заваливается набок, заливая пол коричневой жижей, и под дружный смех стоящих поблизости женщин, на скамейку сажусь.

– Ох, как его пришибло! Даже о жене не спросил!

И вправду… Вскидываю лицо, вопросительно выгибая бровь, а доктор лишь головой качает: