Незнакомец - Евгения Стасина (2021)

Не спрашивай. Никто не спрашивайте, ведь мой ответ никому не придётся по вкусу. Признаюсь, что всё до смешного просто – влюбилась я, ещё тогда, восемнадцатилетней девчонкой – и Ванька брезгливо сморщится. Как сейчас, когда удерживает водительскую дверь, пропуская меня в салон, и, мазнув взором по окнам первого этажа, резюмирует:

– Дурочка. У него таких, как ты, на каждый день недели. Езжай, завтра поговорим.

И я еду. Нарушая правила, наплевав на собственную безопасность, неуклюже вписываясь в повороты. Еду, пытаясь убежать как можно дальше от дачи и засевшего в голове Ванькиного:

– Повтори! Мне в глаза повтори всё, что только что ей сказал!

Теперь и не боль это вовсе. Если и боль, то уже физическая, скручивающая тело, отдающая в висках, саднящая кожу солью прорвавшихся наружу рыданий. Боль, истоки которой даже не нужно искать, а просто принять как данность, не тратя последние силы на мольбы уйти. Не уйдет уже, не теперь, когда мир разделился на до и после. На кадры, которые на зависть моему Незнакомцу, словно выжигаются на подкорке, крича, что из головы уже никуда не денутся: вот я, прижатая Васнецовым к столу, краснею от плюнутых мне в лицо обвинений, вот Ваня, в два шага настигший опешившего любовника, хватает его за грудки и, тряханув, как тряпичную куклу, ревёт:

– Ты что наделал, Миш? Это ж Санька моя… Я же тебя убью теперь. Богом клянусь, пришибу!

Не пришиб. Физически нет, но ни у кого не осталось сомнений, что для именинника Михаил Васнецов сегодня умер. Не умеет Ванька прощать. Не умеет и точка.

И меня не простит: за глупость, за эту наивность, от которой к двадцати пяти не мешало бы и избавиться, за пересуды, которых не избежать, ведь свидетелей их возни было немало. Всхлипываю, треснув по рулю ладошкой, и, наконец, затормозив у подъезда, прячу лицо в шарфе, до того колючем, что даже истерика на задний план отступает. А вместе с этим осеняет другая мысль: или простит? Если уже не простил, оправдав меня тем, что я младшая. Вечный ребёнок для папы, для матери, которая завтра наверняка устроит мне допрос с пристрастием, и для него – тощего в детстве, и огромного, уверенного в своих силах сейчас. Старшего брата, который и ключи-то дал, лишь для того, чтобы уберечь меня от собственной злости.

– Ладно, всё завтра, – шумно выдыхаю воздух, через сложенные трубочкой губы и, наспех утерев слёзы всё тем же колючим шарфом, ступаю на снег. Домой хочу. Под одеяло. К кошкам. Да даже к Герде… Заберусь в постель, а там хоть до утра реви, проклиная прилипшее ко мне одиночество.

Незнакомец

Обычная сегодня ночь, тихая. Настолько беззвучная, что распахни я сейчас окно, протяни руку в морозную пустоту, и без труда расслышу шуршание кружащегося в воздухе снега. Эту неведомую миру музыку, под которую он парит, исполняя незамысловатый предсмертный танец, и под неё же гибнет, мгновенно растаяв на горячей ладони.

Тоскливо. Безрадостно. И, чёрт возьми, одиноко. Мне одиноко в чужой квартире, из которой с уходом Саши выветрилась надежда, вера и… аромат малиновых духов. Если б не гадившие по очереди кошки, за которыми я клятвенно обещал присматривать, сказал бы что и жизнь ушла. Из меня так точно – я либо лежу, рассматривая стены, либо дымлю на кухне, которую к утру придётся долго и упорно проветривать.

Сдулся. Как-то так, разом. Словно вдруг осенило, что эти восемь дней ушли в никуда – ни результата, ни просвета в мозгах, ни каких перспектив… А поводом к прозрению – взбесившее «Ты кто?!» брошенное мне на пороге кем-то из Сашиных друзей. Да тупая пульсирующая боль в затылке, как реакция на осознание, что мне и ответить-то нечего. Этому вот в приличных джинсах, хорошем добротном пуховике, вертящему в руках брелок с логотипом известной автомобильной марки.

А действительно, кто? Человек? Звучит по-дурацки для такого здорового лба, как я.