Идеальная жена - Мария Воронова (2019)

– А вот и нет! Невозможно доказать, что отец уклоняется от алиментов, пока мать не подала в суд на их взыскание. А я этого не делала, потому что не хотела позориться. Ну а когда подадим, то бегать от них у моего бывшего кишка тонка. Будет, как миленький, отслюнивать по исполнительному листу, значит, неучастие уже не вменишь, а лишить его родительских прав вроде как не за что. Насколько мне известно, он преступлений не совершал и под забором пьяный не валяется.

– Обидно. Но я все равно хочу усыновить Егора.

– Кирилл, это дело долгое и муторное, может растянуться на несколько лет и так ничем и не закончиться. Не лучше ли оставить как есть?

Кирилл отрицательно покачал головой:

– Нет, не лучше. Конечно, надо спросить Егора, согласен ли он, потому что сейчас я для него просто старший товарищ, такой веселый приятель типа его любимого Карлсона, а если получится усыновить, то буду нести за него полную ответственность. Решать смогу за него, что-то запрещать, к чему-то принуждать. Он окажется в моей власти, поэтому вопрос очень важный. Насколько вы с ним доверяете мне, чтобы позволить участвовать в его судьбе.

– Ты знаешь, что мы тебе верим. Конечно, всякое может случиться, и пока неизвестно, как Егор будет взрослеть, но не думаю, что когда-нибудь он тебе крикнет: «Ты мне не отец!»

– Ой, я тебя умоляю! Все дети так кричат, просто при обращении к родному родителю приходится добавлять слово «больше». «Ты мне больше не отец!», вот и вся разница.

Ирина засмеялась, но тут же осеклась. А ведь и правда, кто не выпаливал в сердцах эти слова, не думая, насколько они страшны, и еще страшнее оттого, что они всего лишь эхо «ты мне больше не дочь!», «мне не нужен такой сын!», «другой бы на твоем месте!», «лучше никакого ребенка, чем такой, как ты!», «за что мне такое наказание!».

И муж с женой орут друг на друга: «Чтоб ты сдох!», «Я тебя ненавижу!», а потом все это безобразие выдается за эмоциональность и ранимость… Погорячился, вспылил, но это от сильных чувств, так что вроде как и извиняться ни к чему.

– Ира, – перебил Кирилл ее раздумья, – я понимаю, что суд – это всегда муть и грязь, но я хочу, чтобы Егор знал, что у него есть отец. Не просто мамин муж, который играет с ним в доброго папочку, а настоящий официальный отец, который за него отвечает так же, как и за своего второго ребенка. И очень хорошо было бы, если бы второй ребенок не знал, что Егор у тебя от первого брака. Надеюсь, у тебя было время убедиться, что я нормальный человек, а не какой-нибудь мистер Морстен из «Дэвида Копперфильда».

Ирина засмеялась:

– Тогда ты поговори с Егором, а я попробую шантажировать бывшего мужа алиментами. Если поставить перед ним дилемму – подмахнуть одну бумажку или еще двенадцать лет платить мне четверть всех своих доходов, я думаю, что он все же выберет первое.

* * *

Неожиданные каникулы закончились, и Гарафеев вернулся на работу. Кожатов успокоился, остыл, папашка его, видимо, тоже, потому что никаких репрессий Гарафеев на своей шкуре не ощущал.

Трудился как прежде, и, как и прежде, Кожатов заглядывал ему в глаза, улыбался и просил согласовать назначения, заинтубировать или поставить подключичку.

Гарафеев согласовывал, интубировал и ставил, потому что интересы пациентов прежде всего. Правда, он больше не улыбался Кожатову в ответ, но это не имело никакого значения.

Как писал Николай Васильевич Гоголь: «И он, как говорится, ничего, и они ничего».

Служебные заботы отвлекли его от мыслей про семейные тайны Тиходольских, к тому же Гарафеев вообще не имел привычки думать о том, что нельзя изменить.

Все это произошло много лет назад, если произошло вообще, и виноват Дмитрий или нет, но он уже мертв, а была ли Ульяна Алексеевна соучастницей или ничего не знала, все равно срок давности, наверное, уже вышел.