Мой парень – миллионер - Айрин Лакс (2019)

– Главный из них связан с тобой, – упрямится кудряш.

– Ты – чудо. Но мне на самом деле надо поспешить навстречу папе… Я никуда не денусь, обещаю.

Я целую кудряша легонько в щёку и выскальзываю из-под его руки, которой он прижимает меня к себе, словно не желает отпускать ни на минуту. Милаха.

А вот на парковке меня уже дожидается папа, стоя возле своей старенькой Toyota Land Cruiser 105. Автомобиль кажется мне огромным по сравнению с жёлтой букашкой Fiat, к которому я, оказывается, прикипела душой. Папа подхватывает чемоданы и щекочет мне щёку своими усами.

– Пап, ты что, снова решил стать Д'Артаньяном?

– Решил вспомнить молодость, – усмехается папа.

– И мама не против?

– Против. Ещё как. Каждый божий день мне мозги полощет на эту тему. Но с твоим возвращением у неё найдутся более весомые поводы для расстройства.

– Какие, например?

– Например, татуировка, – качает головой папа.

Внимательный. Успел заметить.

– Хорошо хоть не купола, – продолжает он.

– Ну, па-а-а-апа… Ещё скажи, спасибо, что не наколол слово «север» на кисти руки!

– И это тоже… Готовься.

– Она совсем незаметная. Некоторые себе, вообще, рукава забивают.

Папа откашливается.

– Знаешь, что, красавица моя? Даже у меня, полковника МЧС в отставке, есть всего две татуировки. И у моей любимой дочки, даже если ей того очень хочется, не должно быть больше. Ты меня поняла?

– Поняла, – вздыхаю я.

Папины слова: «ты меня поняла?» всегда звучит внушительно и поневоле хочется вытянуться по струнке. Поэтому я быстро перевожу разговор в другое русло.

Мама встречает меня так, словно год не видела, естественно, пускает слезу, и сразу толкает к накрытому столу. По мнению мамы, самое страшное, что со мной может произойти – это голодная смерть (после заражения бактериями, разумеется). И судя по обилию тарелок, мама уверена: во Франции не кормят.

– Я ещё не успела проголодаться, – осмеливаюсь возразить я, но папа пинает мою ногу под столом и хмурит брови, мол, нечего маму расстраивать. Расстраивать маму в первые же несколько часов после приезда мне не хочется. Потому мне приходится наполнить тарелку и активно работать ложкой. Встать из-за стола мама мне позволяет только после того, как я съедаю от каждого блюда по кусочку. Потом я рассказываю о поездке в общих чертах, старательно не замечая наводящие вопросы по поводу того, с кем же я ездила. А папа так, вообще, раздувается от гордости за меня.

Иногда мне кажется, что, даже если я сяду в лужу при огромной толпе зевак, папа оглядит собравшихся гордым взором: «Видели, да? Наша лужа – самая глубокая!»

Люблю своего старика. И пока мама штурмует всезнающий Google в поисках описания опасных для жизни бактерий и вирусов, что я могла подхватить, вывозившись в грязи, папа увлеченно слушает рассказ. Он раскрывает портсигар и, достав сигарету, постукивает ею о металлическую крышку портсигара. Очередной виток рассказа заставляет его сиять, как начищенный до блеска самовар. И несмотря на то, что слушателей у меня раз-два и обчёлся, папа обводит комнату сияющим взглядом, как бы говоря кому-то невидимому: «На, выкуси! Нас, Алёхиных, так просто не взять!»

– И ты подоила корову?

– Да, папа. Вот этими самыми ручонками. Ощущения были…

Я задумываюсь на мгновение, какие бы подобрать слова. А папа спрашивает у мамы:

– Нюта, ты слышала? Наша дочь умеет доить корову! Всё-таки переберёмся мы в деревню, когда станем пенсионерами…

Одновременно с моим возгласом раздаётся голос мамы:

– Исключено! Антисанитария, отсутствие жилищно-бытовых условий…