Девушка в лабиринте - Донато Карризи (2019)

Снова лес, но мультяшный, в технике сороковых годов. Огромный кролик с глазами сердечком посреди лужайки. Банни сидит на бревне и что-то рассказывает двум мальчикам, которые удобно устроились на его здоровущих лапах. Бабочка пролетела над их головами, ветер пошевелил листву дерева.

Внезапный обрыв. Стоны.

Нагая женщина занимается сексом с двумя мужчинами в капюшонах. Она лежит на широком мраморном алтаре, вокруг – свечи и ножи. Распущенные волосы падают женщине на плечи, тело покрывает тончайшая патина пота. Глаза ее закрыты, а двое мужчин по очереди грубо проникают в нее. В криках наслаждения слышатся неразборчивые слова. Заклинание или молитва.

Снова обрыв, новая сцена.

Комната при дневном свете, пустой стул. На стене надпись: «Любовь». Оператор необъяснимым образом задерживается на этом интерьере. Потом в комнате вдруг темнеет. К стулу привязан голый мужчина, его голова опущена на грудь. Надпись за его спиной едва видна. Оператор стремительно приближает камеру к узнику, в руке у него что-то зажато, возможно лезвие. Мужчина поднимает голову, кричит.

Дженко отпрянул, как будто все это происходило с ним. Но сцену снова залил дневной свет. Стул опять был пуст. Полный покой.

Очередной переход.

Школьный двор. Мальчики в коротких штанишках гоняются друг за дружкой. Оператор снимает их с далекого расстояния, из-за решетки. Останавливается на одном из мальчишек. Он не такой, как все. Альбинос. Застывает на месте, будто интуитивно чувствуя опасность. Озирается, потом вступает в игру как ни в чем не бывало.

Исступленная смена кадров. Старуха кормит грудью младенца. Шатер цирка посреди пустынной равнины. Слово «Красный». Безногий ползет, напевая песню. Телевизор, по которому передают старую рекламу моющего средства. Слово «Оргазм». Две женщины под черными капюшонами ласкают и раздевают друг друга. Слово «Свет». Похороны под дождем. Снова порнография. Кровь. Символы смерти. Дженко утомляло беспрерывное мелькание сцен. Но сами образы внушали глубокую тревогу. Бруно задавался вопросом, что именно он смотрит сейчас и с какой стати церковный сторож держит у себя такой фильм.

Еще одна сцена.

Место неопределенное, глубокая тьма, пронизанная пыльным лучом фонаря. Оператор идет по неровному полу, слышны его тяжелые шаркающие шаги, гулко отдающиеся в просторном пустом помещении. Он что-то ищет, но вокруг ничего нет. Замирает, прислушивается. Слышится приглушенный шепот. Оператор поворачивается направо, луч фонаря стремительно движется, высвечивая пядь за пядью. Скользит по кирпичной стене. Бруно улавливает какое-то копошение. Луч останавливается, движется назад, попадает в цель. Можно различить в углу россыпь испуганных глаз. Мальчики, нагие до пояса, жмутся друг к другу, стараясь спрятаться от преследователя. Их семь, может быть – восемь, им лет по десять. Оператор не торопясь движется к ним. Но на этот раз не один.

Из-за его спины выходят темные тени. Человеческие фигуры опережают его, идут к мальчишкам…

Проектор втянул в себя последний кусок пленки, и изображения исчезли со стены, оставив Дженко множество недоумений и неприятный осадок в душе.

Фильм, который он просмотрел, – сюрреалистический, это еще мягко говоря. И злобный – да, злобный. Что за расстроенное воображение могло породить такую вещь?

В церковном подвале, в темноте, Бруно пожалел, что начал расследование, вбив себе в голову, что обязан выполнить взятые пятнадцать лет назад обязательства перед родителями Саманты Андретти и перед самой девушкой. Не так хотел Бруно завершить свою жизнь, он предпочел бы не знать абсурдной и болезненной правды. А именно, что человеческая природа способна прозревать истину и творить красоту, но также и порождать отвратительные темные бездны вроде той, которая только что прошла перед его глазами.