Нет кузнечика в траве - Елена Михалкова (2018)

Под высокой кроватью желтели фанерные ящики. Илюшин беззастенчиво обыскал их – они оказались забиты тубами с краской и разобранными подрамниками.

Здесь ему больше нечего было делать. Макар вышел, укрылся за можжевеловым кустом, наблюдая за домом Димитракиса.

Под деревом раскачивалась на качелях старшая дочь Андреаса. До него доносился громкий визгливый смех.

В дверях показался рыбак. К нему немедленно побежали непонятно откуда взявшиеся козы. Мина спрыгнула с качелей, упала и заревела во все горло.

Андреас обнял дочь и повел на крыльцо, явно приговаривая что-то утешительное, потому что плач прекратился.

Илюшин пригляделся – в окне маячило лицо. Он не сомневался, что это старуха, жена Димитракиса.

Рыбак, кажется, прикладывал к ушибленной коленке носовой платок. Роза смотрела на них через стекло, но наружу не выходила.

Илюшин выждал еще немного, затем осторожно поднялся и, пятясь, скрылся в лесу.

Под ногами валялись шишки с растопыренными чешуйками. Земля была выстлана ржавой хвоей. Следуя чутью, он выбрал наименее утоптанную тропу и пошел, неуклонно удаляясь от дороги.

Катерина, Катерина…

Вчера вечером Агата дополнила короткое описание Яна. Да, сказала она, бедная девочка не говорит, но проку от нее едва ли не больше, чем от всех остальных в ее семье. Она рисует – море, лес, деревню… Туристы покупают ее мазню. Хотя если бы кто спросил Агату, там сплошные пятна зеленого и синего цвета, даже ее пятилетний племянник мог бы намалевать не хуже. В городе есть сувенирная лавка, и старый Персакис берет их у нее пару раз в месяц. Агата видела своими глазами: некоторые картинки даже стоят в витрине! Хотя они совсем маленькие, не больше пары открыток в ширину.

Поэтому она не помогает отцу на рыбалке. Бережет руки. С ним ходит только Мина, его любимица. Изредка, в хорошую погоду. Дай бог здоровья Андреасу! Он заботится о дурочке так, как не всякий заботился бы об умнице.

Тропа вывела Макара на светлую поляну. С краю росла кряжистая сосна, бросая тень на небольшой валун неподалеку. Перед ним в траве белела россыпь мелких цветов – точно такие же Макар видел в домике Катерины.

Илюшин подошел к камню, присел на корточки, сорвал цветок. Ему показалось, что на серой изъеденной поверхности что-то нацарапано, и он наклонился посмотреть, но тут за спиной послышался шорох.

Он обернулся.

Напротив стояла Катерина.

– Калимера, – осторожно сказал Макар.

Вчера он не успел толком разглядеть ее. Сейчас было видно, какие синие у нее глаза – очень яркие, как у отца, – и совершенно птичий тонкий нос с небольшой горбинкой. По шее вниз сбегали выпуклые голубые венки, и смуглые руки тоже были исчерчены их ультрамариновыми ручейками, словно по ее жилам текла не кровь, а краска.

И еще она оказалась совсем маленькая, чуть выше его плеча. Неулыбчивая, неуловимо странная – даже если бы он не знал о ее немоте.

– Она здесь была. Я ее видела.

Илюшин не сразу понял. А когда понял, ему показалось, что его все-таки хватил солнечный удар. Он молча смотрел на девушку. Пласт знаний, обретенных со вчерашнего дня, треснул и развалился на куски.

– Она здесь была, – медленно повторила Катерина. Голос у нее оказался хриплый, низкий. – Женщина. Русская. В тот день, когда она исчезла.

– Где была?

– Внизу. На дороге. Ее там встретили.

– Кто встретил? – Илюшин задавал вопросы совершенно механически. Происходящее совершенно вышибло его из равновесия. Когда-то у Стругацких он прочитал: «Он ощутил какое-то беспокойство или даже страх, словно в лицо ему рассмеялась кошка». Оценить в полной мере точность этой метафоры ему удалось только сейчас.

– Машина. Большая. Черная. Не знаю, кто внутри. Мужчина, да, но кто-то еще? Нет, не знаю.

Девушка говорила чисто, как Ян. Макар ощутил себя стеной, в которую ударяют теннисные мячики ее слов и отлетают обратно.

– Так, – сказал он. – Стоп. Катерина!