Нет кузнечика в траве - Елена Михалкова (2018)

– Но вот пришла лягушка! – Катерина стала петь громче. – Прожорливое брюшко, прожорливое брюшко, и не нашла его. Лишь травка и цветочки, зеленые листочки и две болотных кочки – и больше ничего!

Лицо ее изменилось. Из него исчезла вся ребячливость. Глаза враждебно сузились, острый подбородок выдвинулся вперед, и она внезапно пугающе напомнила Илюшину Ольгу Гаврилову – на том самом автопортрете, который так удивил Бабкина.

– А маленький кузнечик,

Веселый огуречик!

Веселый огуречик

Бежит, бежит вперед!

Голос ее набрал удивительную силу. Теперь это была отчаянная песня, воинственная песня, с которой армия могла бы идти на врага. Это был гимн, прославляющий торжество жизни над смертью.

– Он будет кушать травку,

Не трогать и козявку!

Не трогать и козявку!

И больше не умрет!

Последние слова она отчеканила с вызовом и изо всех сил хлопнула по земле.

Воцарилась тишина.

– Какая замечательная песня, – придя в себя, сказал Илюшин. – Она гораздо лучше той, первой.

– Да, – с достоинством кивнула Катерина.

– Она понравилась твоей… лала?

– Ку-у-урва! – протянула девушка.

– Что?

– Заткнись, стерва! – Катерина наотмашь мазнула ладонью по воздуху. – Сука!

Она с вызовом взглянула на Илюшина.

– Вот так ей понравилась моя песня!

Макар помолчал.

– Она тебя ударила, – наконец сказал он.

Катерина кивнула.

– Я все равно пела. Никогда больше кузнечик не умер. Он все время был живой, пока эта песня оставалась у меня. Я не отдавала ее старухе. Она злилась очень-очень! Кричала на меня!

С губ ее сорвалось ругательство, которое в любой другой обстановке прозвучало бы чудовищной грубостью. Но здесь его вопиющая неуместность как будто лишала его всякой силы.

– Крутой, однако, нрав был у бабульки, – пробормотал Илюшин. – Катерина, можно спросить? Почему ты не разговариваешь с людьми? Зачем притворяешься немой?

Она поднялась, наклонилась за термосом. Лицо снова стало непроницаемым и отчужденным. Даже глаза изменились, и прекрасный их синий цвет стал оттенком льда, а не моря.

– Им это не нужно.

2– Вы что, издеваетесь надо мной? – спросил Илюшин.

Эта фраза традиционно принадлежала Бабкину, и оттого Макар злился вдвойне. Это Серега должен был страдать, жаловаться на издевательства и мрачно смотреть исподлобья подобно человеку, которого позвали в гости на шашлыки и водку, а выставили на стол тарелку тертой моркови и напиток «Буратино».

– Что еще за русская старуха? Откуда она вообще взялась?

Агата с менеджером по имени Илиодор переглянулись и одновременно пожали плечами.

Ну да, равнодушно сказали они, жила она здесь… Года два как померла, а может, и больше. Кому какая разница!

– То есть как? – растерялся Илюшин.

– Нет, я слыхал, конечно, о греческом раздолбайстве, – задумчиво сказал Бабкин. – Но чтоб настолько…

– Про раздолбайство переводить не буду, – мрачно сказал Ян. – Макар, от кого вы про нее услышали?

– Разведка донесла.

Илюшин был практически уверен, что теперь знает ответ на вопрос, откуда у их переводчика такой уровень владения русским. Должно быть, Ян помогал Катерине ухаживать за старухой. И уж конечно, ему известно о том, что девушка не немая.

Судя по тому, как старательно юноша избегал его взгляда, Ян тоже понимал, где Макар раздобыл новые сведения. Но оба делали вид, что Катерина тут ни при чем.

Она была дряхлая и сумасшедшая, наконец сказала Агата, и ее родственники наверняка были только рады от нее избавиться. Пришла однажды в отель и бродила тут, как привидение, пугая клиентов. Хвала богам, Андреас согласился приютить ее у себя. Все думали, она вот-вот помрет, но греческий климат целителен и благотворен: старушонка протянула раз в десять дольше, чем от нее ожидали. Она не понимает, почему из-за этого столько шума.