Нежные листья, ядовитые корни - Елена Михалкова (2015)

Губанова вцепилась в нее, едва не повалив Машу, и наконец-то ступила на расчищенную асфальтовую дорожку.

– Фух! Ну надо же, – она изумленно покачала головой. – Прямо как в капкане.

Маша едва удержалась от смеха, глядя на ее обескураженное лицо.

– Господи, Мотя! Зачем тебя туда понесло?

– Представляешь, свиристеля увидела под сосной. Решила рассмотреть поближе, а он – порх! – и улетел. – Мотя огорченно взмахнула руками, показывая, как это случилось. – Наверное, его мой пумпон испугал.

Она с гордостью показала на пушистый красный шарик.

– Этот пумпон Максик сделал! – сказала она, напирая на «у» в помпоне. – Сам, представляешь?

– Прекрасный помпон, – с улыбкой согласилась Маша. – А сколько твоему мальчику?

– Которому из? – рассмеялась Мотя. – Старшим тринадцать и пятнадцать. Младшим шесть и четыре. Боевые пацаны! Я от них-то сюда и сбежала. Надо ж матери отдыхать хоть иногда, правильно я говорю?

Маша растила одного спокойного умного мальчика, основным недостатком которого, по ее мнению, была чрезмерная увлеченность «Рамштайном». Будь у нее четыре «боевых пацана», лучшим местом для отдыха она считала бы обитую матрасами палату в сумасшедшем доме.

– Ты, Мотя, героическая личность, – ничуть не лукавя, сказала она.

– А, брось. Была б я героическая, осталась бы с первым мужем.

Она взяла Машу под руку и увлекла в глубь парка.

Если б Маша в этот момент обернулась, она увидела бы человека в том же окне, откуда вчера за ней наблюдали. И поскольку день стоял солнечный, она узнала бы его, и не случилось бы всего того, что случилось потом.

Но Маша не обернулась.

– Я про героизм и первого мужа не очень поняла, – осторожно сказала она, памятуя о неудачном окончании разговора с Сашей Стриж.

– Супруг из него вышел паршивый, – пояснила Мотя. – А папаша – отличный! Прямо выставочный папаша, хоть сейчас медаль вешай. Из-за этого я его козлиное отношение ко мне до-о-о-олго согласна была терпеть. А потом как-то раз спросила себя: Мотя, кто у нас мера всех вещей? Человек, как утверждал Протагор! А ты, Мотя, не человек разве? Может, ты насекомое, Мотя? А если нет, отчего ты все происходящее меряешь детьми, а не собой?

На Протагоре Маша вздрогнула и внимательно посмотрела на Губанову. Но лицо у той оставалось безмятежным.

– Короче, выгнала я своего Алексея. А тут у одного сына в школе проблемы, у другого переходный возраст во всей красе… – Она махнула рукой. – Вот тогда с качествами бывшего супруга кое-что и прояснилось.

– Например?

Мотя остановилась.

– «Хороший отец» – это ведь разные вещи с точки зрения ребенка и матери. Понимаешь? – она доверчиво заглянула Маше в лицо. – Для ребенка хороший – это какой? Веселый, играет с ним, разрешает на компе рубиться весь день и лопать чипсы. А для матери совсем даже наоборот. Хороший – значит заставил уроки делать, накормил супом-вторым-компотом и на прогулку одел как надо, а не в то, что под руку подвернулось. Алексей-то однажды нашего младшего ребенка на улицу отправил в балетных чешках. А что такого, говорит, они все равно черные, грязь не видна. Это в октябре! А сыну ничего, даже понравилось. Радовался: по горке хорошо скользят.

Она перевела дух.

– Твой бывший муж из этих, из веселых? – понимающе спросила Маша.

– Ага! Дети его обожают. Даже чужие завидуют: мол, прикольный у Андрюхи со Славяном папка! А он и правда прикольный. – Мотя помолчала. – А что Славка после той прогулки в больницу загремел, так это ведь уже другая опера, верно? Или лучше сказать, жанр. Был жанр нескучных выходных, стал жанр суровых будней. На буднях-то Алексей и сдулся. Больницы, уколы, рентгены, взятки сестричкам – это женская епархия, он к ней касательства не хотел иметь. Так и не навестил Славку ни разу за две недели.