Звезды и Лисы - Татьяна Устинова (2018)

Ник поначалу очень старался ничего ей… не сломать, не раздавить, уж больно она казалась тоненькой и ломкой, а потом забыл. Какая осторожность, когда она вся была у него в руках, и в голове, и, кажется, в душе тоже, если душа на самом деле существует!.. Он присвоил ее, и теперь она принадлежит только ему.

Отныне и навсегда.

Всецело и безраздельно.

Полностью и целиком.

Когда все закончилось – триумфом, победой! – и они немного пришли в себя, оказалось, что почти стемнело и за окнами льет.

– Дождь, – сказал Ник.

– М-м-м, – протянула Лиса.

Они еще полежали, прижавшись друг к другу, и, кажется, она стала засыпать. Ник тихонько поднял голову и посмотрел – глаза закрыты, дышит неслышно, и только чуть подрагивают тонкие пальцы.

Ник, которому решительно не хотелось, чтобы она спала, а хотелось, чтоб она возилась, приставала к нему и задавала идиотские вопросы, благородно решил: пусть спит. Ей нужен отдых. Она устала за последние дни. А она совсем… молодая. И тоненькая, и легкая.

И прыгает, нарушая все законы!..

При мысли о тонкости и легкости Ник почувствовал волнение. Вместо умиления и благодарности захотелось осязания и обладания. Захотелось так явственно, что он фыркнул и засмеялся, изо всех сил стараясь сдержаться.

– М-м-м? – протянула Лиса и пошевелилась у него под боком.

– Ничего, ничего, – поспешно сказал Ник. – Спи.

Он еще полежал, прислушиваясь к дождю и ее дыханию, потом тихонько встал, нашарил на полу «коллаборационистские» штаны и вышел на кухню. Есть хотелось невозможно!..

Ник отрезал себе кусок сыра, набулькал в бокал вина и махнул одним глотком.

В голове сразу зашумело и стало просторно и пусто. Ник налил еще.

Все вопросы, тревоги, гадости – вроде привязанной к стулу тети Веры и майора Мишакова – перестали иметь значение, а все благодаря девчонке с диким прозвищем, плоскостопием и чупа-чупсом во рту!.. Ник знал, что любовь – или то, что он принимал за любовь, – не может ничего изменить и ни от чего спасти. Как ничего не может изменить вино, выпитое на пустой желудок!.. Оно может помочь забыться на очень короткое время, и только. И любовь не может изменить.

В данную минуту на собственной кухне с незашторенным окном, с журналистами, засевшими под дверью, с двумя убийствами, случившимися не по его вине, но казалось, что по его, Ник чувствовал себя счастливым всерьез, без дураков. Он знал, что победит – не может не победить, он же триумфатор, император, Зевс-громовержец!.. И это она, Лиса, каким-то невероятным образом заставила его чувствовать себя таким. Что-то непонятное она совершила, повернула какие-то рукоятки настроек, о которых он даже не подозревал, но он весь был полон ощущением жизни и ее справедливости и правильности.

Ник соорудил себе бутерброд – толстый кусок черного хлеба, три увесистых круга докторской колбасы, лист салата, половинка огурца – и съел в два укуса. Страшно хотелось есть.

Чем же он завтра будет ее кормить, свою волшебную лисицу, мастерицу тонких настроек?.. В гастрономе, покупая хлеб, сыр и вино, он был зол, и ему наплевать было, сыта она или голодна. А сейчас не наплевать, только есть ей все равно нечего. Она же ест только то, что… Что там? Только то, что упало, или пропало, или завяло. Ну, и кейл-чипсы, а также чипсы из водорослей!

– Черная дыра, – пробормотал Ник Галицкий. – Дырища. Пятнадцать лет!

И фыркнул.

Он допил второй бокал вина, доел сыр, заедая мятой, как учил дедушка Дадиани, кое-как, пару раз стукнувшись в темноте о косяки и углы, добрел до кабинета, пристроился на диван, где Лиса неслышно и крепко спала, укрыл ее как следует, а сам накрываться не стал – ему было жарко.

Засыпая, он сообразил, что все неправильно, раскопал под пледом Лису, прижал ее к себе как следует и провалился, словно в колодец.