– Садитесь, а то подметки скоро протрете, – сказал он.

Микаэль сел.

– Все эти тайны, – начал он. – Я никак не мог связать концы с концами, пока вы не рассказали мне про Залаченко. Все, что я знал о Лисбет раньше, это разные заключения, где было написано, что она психически неполноценная.

– Петер Телеборьян. Вероятно, у него был какой-то договор с Бьёрком, и они сотрудничали.

Микаэль задумчиво кивнул. Как бы то ни было, Петер Телеборьян должен стать объектом журналистского расследования.

– Лисбет сказала, что мне надо держаться от него подальше, что он воплощенное зло.

Хольгер Пальмгрен пристально взглянул на него.

– Когда она это сказала?

Микаэль помедлил, затем улыбнулся и посмотрел на Пальмгрена.

– Секреты… К черту их. Я с нею в контакте, пока она скрывается. Через компьютер. Она лишь кидала мне короткие малопонятные послания, но все время направляла в нужную сторону.

Хольгер Пальмгрен вздохнул.

– И вы, разумеется, не рассказали об этом полиции?

– Нет. В целом.

– Будем считать, что вы и мне ничего не говорили. Да, с компьютерами она в ладах.

«Вы даже не представляете себе насколько», – подумал Блумквист.

– Я сильно доверяю ее способности приземляться на все четыре лапы. Ей бывает нелегко, но она выкарабкивается.

«Не то чтобы совсем нелегко. Украв почти три миллиарда крон, она вряд ли голодает. У нее, как у Пеппи Длинныйчулок, есть сундук с золотом», – подумал Микаэль.

– Мне только не совсем понятно, – продолжил он, – почему все эти годы вы никак не реагировали?

Хольгер Пальмгрен снова вздохнул и помрачнел.

– Я потерпел неудачу. Став ее опекуном, я получил еще одного трудного подростка в ряду других, у которых также были проблемы. Я получил это поручение от Стефана Броденшё, тогдашнего главы социального ведомства. Лисбет содержалась в больнице Святого Стефана, и в первый год я ее вообще не видел. Пару раз я говорил с Телеборьяном, и он рассказал мне, что она психически больна и получает наилучший уход и лечение. Я ему, естественно, поверил. Но я еще встречался с Юнасом Берингером, возглавлявшим клинику в то время. Не думаю, что он имел какое-то отношение к этой истории. По моей просьбе он написал о ней заключение, и мы с ним договорились сделать попытку вернуть ее в общество с помощью приемной семьи. Ей было тогда пятнадцать лет.

– И вы оказывали ей поддержку многие годы.

– Недостаточную. Я грудью за нее стоял после эпизода в метро. К тому времени я уже хорошо знал ее, и мне нравился этот подросток. У нее был стержень. Я воспротивился ее принудительной госпитализации, но не обошлось без компромисса – ее признали недееспособной, а меня назначили ее опекуном.

– Не думаю, что Бьёрн бегал и нажимал на судей в принятии решения. Это привлекло бы излишнее внимание. Он хотел изолировать ее, рассчитывал на ее очернение через психиатрические заключения, в частности, подписанные Телеборьяном. Он надеялся, что суд примет решение, продиктованное логикой. Но победила ваша линия.

– Я вообще не считал, что она нуждается в опеке. Но положа руку на сердце должен признать, что не лез из кожи вон, чтобы отменить это решение суда. Мне следовало действовать настойчивее и не затягивая. Но я так привязался к Лисбет… что все время откладывал. Да и других дел было много. А потом я заболел.

Микаэль кивнул.

– Не думаю, что вам приходится себя винить. Вы были одним из немногих, кто все эти годы стоял на ее стороне.

– К сожалению, все это время я не знал, что надо действовать не откладывая. Лисбет была под моей опекой, но она ни слова не сказала мне о Залаченко. Прошло несколько лет после ее выхода из больницы Святого Стефана, прежде чем Лисбет дала знать, что доверяет мне. Только после суда я почувствовал, что она постепенно начинает общаться со мной больше, чем требовали формальности.

– А как получилось, что она начала рассказывать о Залаченко?