Семь братьев для Белоснежки - Екатерина Слави (2020)

В гостиной не было ни души. Со стороны столовой доносились какие-то звуки — видимо, Альма готовила ужин для всей семьи. Но Алена направила стопы в правое крыло дома.

Музыка звучала все громче с каждым шагом — и вот уже Алена осторожно, стараясь не касаться приоткрытой двери, чтобы не потревожить пианиста, заглядывает в музыкальную комнату.

Ее глаза непроизвольно округлились, стоило ей только увидеть, кто сидит за инструментом. Почему-то первым делом она обратила внимание на то, что Егор даже не переоделся — только пиджак снял и бросил прямо на рояль.

Егор играл.

Он сидел к ней в профиль, и Алена не могла оторвать от него взгляда, даже моргнуть боялась. Никак не выходило отбросить мысль, что прямо сейчас она видит то, чего видеть не должна. А, может быть, даже… то, что Егор вообще никому не хотел бы показывать.

В этот момент кто-то дернул Алену за рукав, и она, едва не вскрикнув, обернулась. Рядом стоял Митя, приложив палец к губам. Алена кивнула и перевела взгляд к открытой двери в музыкальную комнату.

— Обманщик, — прошептала она себе под нос с обидой. — А говорил, не играет на рояле.

Наблюдая за Егором, она подумала, что он выбрал не слишком жизнеутверждающую мелодию: тоска, льющаяся от рояля, обволакивала, проникала в каждую крохотную клеточку тела, вытесняла из сознания любые чувства и мысли, заполняя все собою. Но Егор выглядел настолько сосредоточенным, настолько поглощенным этой музыкой, словно слился с ней в единое целое. Казалось, что он вкладывает в игру всего себя. Алена впервые видела его таким.

— Рахманинов, — прошептал рядом Митя. — Прелюдия си минор. Никогда не слышал, чтобы Егор играл что-нибудь другое.

— И так всегда было? — удивилась Алена.

— Мне девять лет, — напомнил Митя, — а Егору двадцать пять.

Алена нахмурилась, догадываясь, что маленький умник иронизирует.

— Старшие братья говорят, что в школе он играл на фортепиано часто, но потом перестал. Только иногда бывает, когда рядом никого нет, играет эту прелюдию Рахманинова. Ее — и больше ничего. Никогда.

Когда Алена вновь устремила свой взгляд к Егору, тоскливая музыка вдруг поднялась и забурлила, как море в шторм. В полутемной гостиной, куда проникал лишь слабый свет заходящего солнца, поднялась буря. Сердце Алены забилось часто-часто, хотя у нее, напротив, было такое чувство, что музыка заполнила ее легкие, и она не способна дышать. Алена и не думала, что Егор может так играть. Ей показалось, как будто в этот момент он… кричал.

И тотчас она удивилась собственным мыслям. Егор? Кричал?

Нет, это был не жалобный крик, не просьба о помощи, это… Это была ярость. Как будто раненый медведь встал на задние лапы и из последних сил зарычал на небо — свинцовое, тяжелое и безжалостное к нему небо.

Этот бессловесный крик длился недолго. Алена ясно услышала в музыке какой-то болезненный надлом — и все вернулось на круги своя. Тоска, которая исходила от рояля в самом начале, вновь охватила все вокруг, проникая в грудь Алены с каждым вдохом.

Митя еще раз дернул Алену за рукав и кивком головы дал понять, что им лучше уйти. На секунду Алена подумала: этот мальчишка действительно ребенок? Кажется, что внутри он совсем взрослый — даже старше самой Алены. По крайней мере, он раньше нее понял: то, что здесь сейчас происходит — личное, не для зрителей.

Митя пошел вперед, ступая по коридору удивительно тихо. Алене для того, чтобы не шуметь, пришлось идти очень медленно, поэтому музыка Егора продолжала догонять ее и говорить ей в спину, и Алена никак не могла не слушать этот голос. Он преследовал ее до самой гостиной.

Егор играл так, что от звуков, которые, подчиняясь его пальцам, издавал рояль, было… больно. Это эмоции Егора? Это то, что он чувствует, исполняя эту прелюдию Рахманинова? Ему больно?