– Это от запаха. Валентина Викторовна, я частным образом расследую дело, в котором может быть замешан ваш бывший воспитанник. У меня нет никаких зацепок, совсем ничего. Буду благодарен вам за помощь. Любая информация, все, что вы помните, – все может пригодиться.

– О каком воспитаннике вы говорите?

– Об Антоне Мансурове. Помните такого?

Что-то изменилось в ее лице, хотя она быстро овладела собой.

– Пройдемте в мой кабинет.

В просторной комнате на стенах висели рисунки детей вперемешку с почетными грамотами. Гусева выдвинула ящик и широким движением смела со стола папки и документы. Поправила очки. Налила в стакан воды, но пить не стала. Включила стоявший в углу телевизор и сразу выключила. Илюшин внимательно следил за каждым движением заведующей.

– Что вы хотите знать? – резко спросила она.

– Что собой представлял Антон, когда жил у вас, – не задумываясь, ответил Илюшин.

– Целеустремленный, интеллектуально сохранный, спокойный, жизнерадостный, – казенным голосом перечислила Гусева.

Макар про себя вздохнул. «Отличная могла бы быть характеристика Бабкина».

– Валентина Викторовна, как он к вам попал?

– До девяти лет жил с бабушкой. Потом она умерла, других взрослых родственников не было – или они не захотели его взять.

– А мать, отец?

– Нет, он безотцовщина. А матери не стало, когда ему было года три, кажется, максимум четыре. В общем, поначалу Антон был типичным домашним ребенком, который выделялся только одним: он наотрез не желал, чтобы его усыновляли.

– Почему?

– Не знаю. Все воспитанники хотят домой. Кто-то мечтает о семье, дети с нарушением привязанности думают, что их ожидает безбедная ленивая жизнь с чипсами и неограниченным временем на игры… Но таких, как Антон, у нас не было. Он бойкотировал все собеседования и встречи с потенциальными усыновителями или опекунами.

– Вы сказали: «Сначала Антон был типичным домашним ребенком». – Илюшин подался вперед. – А потом? Что-то изменилось?

Гусева, не мигая, смотрела на него, словно взвешивая, заслуживает ли он честного ответа.

Когда Макар уже решил, что его сейчас выставят из кабинета, она вдруг сказала:

– Многим из наших подросших детей, особенно тем, кто попадает в систему с рождения, ничего не нужно. Их запросы примитивны: еда, тепло, выпивка. Моя задача состоит в том, чтобы и таких детей адаптировать к реальной жизни – за исключением выпивки, разумеется. Скажу вам откровенно, это трудно. Зачастую – невыполнимо. Ко мне попадают дочери и сыновья тех, кто вырос у нас, то есть это второе поколение сирот. – Она бросила взгляд на один из рисунков. – Между всеми этими ребятами и Мансуровым была пропасть. Он всегда знал, чего хочет. Ставил реальные цели и добивался их осуществления. Таких подростков… один на тысячу, может быть. Конечно, ему невероятно помог спорт.

– Чем он занимался? – спросил Макар.

– Вы не записываете? – вдруг встревожилась Гусева. – У вас диктофон?

– Боже упаси! Нет, никакого диктофона.

Заведующая успокоилась. Илюшину показалось, что когда она заговорила о своих подопечных, ее тон смягчился.

– Антон посещал секцию вольной борьбы. Все началось с того, что в двенадцать лет он удрал с прогулки. Перелез через забор, а воспитательница не заметила, что мальчик исчез. Бывает, подростки сбегают. Они либо идут в бывшую семью, из которой их изъяли, либо отправляются бродяжничать. Однако Мансуров и здесь стал исключением. Его занесло – или уж он целенаправленно пришел, не знаю, – в спортивный клуб. Он чем-то приглянулся тренеру. Вечером тот сам привел к нам Антона.

– Вы разрешили Мансурову уходить из детдома?