Тайное место - Тана Френч (2018)

Они не разговаривают. Не включают ни фонарики, ни настольные лампы: если кто-то пройдет по коридору, сквозь окошко над дверью может увидеть свет. Огромная луна за окном и так все отлично освещает. Снимают пижамы, укладывают подушки под одеяла, натягивают джемперы и пальто, ловко и синхронно, как будто репетировали. Одевшись, встают у кроватей, угги покачиваются в руках. Они смотрят друг на друга, как члены экспедиции на фотографии в начале долгого пути, неподвижные, пока одна из них не сделает первый шаг.

– Ладно, если вы, чокнутые, не шутите, – шепчет Джулия, – тогда вперед.

И никто случайно не высунулся в коридор, и ни одна ступенька не скрипнула. Кастелянша громко храпит на первом этаже. Бекка вставляет ключ в замок двери, ведущей в главное здание, ключ легко проворачивается, как смазанный. Добравшись до кабинета математики, они уже понимают, что охранник либо спит, либо болтает по телефону, короче, он их не заметит, и Джулия тянется к оконным защелкам. Обуться, влезть на подоконник, дальше за окно, на раз-два-три-четыре, ловко, неслышно, и вот они уже стоят на газоне, и это больше не игра.

Залитые белым светом парк и лужайки напоминают балетные декорации за миг до первой трели флейты; вот-вот впорхнут невесомые феи в пачках и застынут в идеально-невозможных позициях. Морозный звон в ушах.

Они бегут. Травяные просторы приветственно расстилаются впереди, и они скользят по ним, колюче-морозный воздух ключевой водой струится прямо в легкие и развевает волосы, когда капюшоны слетают, и ни одна не задерживается поправить. Они невидимы, они могли бы с хохотом пронестись мимо ночного сторожа и мимоходом стянуть его форменную кепку, а он будет растерянно хватать руками воздух и испуганно бормотать. Но неведомая сила влечет дальше, и они мчатся в неизвестность, не в силах замедлить бег.

Во тьму, по узким дорожкам среди темных колючих зарослей, мимо нависающих ветвей, поросших вековым мхом, сквозь запах мерзлой земли и влажных прелых листьев. Пока не вырываются из этого туннеля на свою белоснежную поляну.

Они никогда не бывали здесь прежде. Верхушки кипарисов блестят изморозью, как громадные факелы. Какие-то тени бродят вокруг – тени, которые, если попытаться рассмотреть, обретают контуры оленей, волков, но могут быть кем угодно. Высоко над поляной в блистающей колонне света кружат птицы, распахнув крылья, и длинные нити диких криков тянутся за ними.

Раскинув руки, все четверо тоже начинают кружиться. Облачка морозного дыхания закручиваются в спирали, мир вращается вокруг них, а они все кружат. Кружат, выходя из тел, и вот они исчезают, и остается лишь серебристая пыль, взметнувшиеся к небу руки и смутный силуэт, мелькающий в полосах белоснежного света. Они танцуют, пока не падают без сил.

Потом открывают глаза и оказываются на знакомой поляне. Темнота, миллионы звезд и тишина.

Тишина слишком величественна, чтобы рисковать ее нарушить, поэтому они молчат. Лежат на траве и ощущают собственное дыхание и ток крови в сосудах. Нечто белоснежно-сияющее пронизывает их кости – возможно, холод, а возможно, лунный свет; покалывает, но не причиняет боли. Они лежат, не противясь происходящему.

Селена была права: это совсем не похоже на веселый зуд, когда сумел протащить в школу выпивку или устроил каверзу сестре Игнатиус; совсем не то же самое, что целоваться в Поле или подделывать подпись матери, чтобы проколоть уши. Это вообще не похоже ни на что традиционно добродетельное или привычно запретное. И оно принадлежит им.

Когда они в конце концов плетутся обратно в школу, ослепленные, с взъерошенными волосами, голова все еще кружится. Навсегда, говорят они себе, перебираясь через подоконник с обувью в руках и лунным светом в глазах. Я запомню это навеки. Да, навеки. О, навеки.