Синдром Е - Франк Тилье (2017)

– Когда в дверь звонит разносчик или другой чужой человек, вы, заранее приготовив деньги, которые нужно отдать, и держа их в руке, чуть приоткрываете дверь. Вы никогда никого не пустите внутрь, не разрешите переступить границу вашего жилья. У входа нет коврика, чтобы вытереть ноги, за дверью тоже нет. Фотографии расположены точно по оси, их нельзя не заметить с порога, в отличие от всего остального. Ваши фотографии, вашей семьи, снимки, создающие впечатление, что все нормально, что все счастливы. И эту игрушечную железную дорогу вы включаете затем, чтобы казалось, будто в доме играет ребенок… Так?

Шарко прищурился:

– Ты меня заинтересовала, Энебель. Продолжай.

– Ваше прошлое… Вы не хотите о нем говорить за пределами своей квартиры. Но когда находишься здесь, сидишь в этом кресле, снимки просто кричат о том, что в вашей семье разыгралась какая-то драма. Нет ни единой недавней фотографии – ни вашей жены, ни вашего ребенка. Сами вы на последних снимках на несколько лет моложе, чем сейчас, и куда лучше выглядите. В то время вашей дочери было лет пять или шесть: тревожный возраст – возраст первых расставаний. Школа, обеды в школьной столовой, дети уходят утром и возвращаются только вечером. И мы компенсируем это тем, что часто их фотографируем, у нас много-много снимков, мы как будто обманываем разлуку, мы жаждем удержать их дома, при помощи всяких ухищрений заполняем пустоту. Но у вас… Дальше – никаких напоминаний, словно… словно жизнь внезапно остановилась. Сначала – их жизнь, потом – ваша. Именно поэтому вы перестали работать на земле и, покинув улицу, засели в кабинете. Работа отняла у вас вашу семью. Работа на земле.

Теперь казалось, что Шарко отсутствует. Он уставился глазами в пол, сидел наклонившись вперед, свесив руки между коленями.

– Продолжай, Энебель. Давай же, продолжай. Давай-давай, выкладывай.

– У меня ощущение, что было какое-то дело, которое приняло дурной оборот, – дело, в которое оказалась вовлечена ваша семья и из-за которого ваша семья оказалась лицом к лицу с тем, от кого или от чего вы всегда стремились ее уберечь… Что это могло быть? Что за дело, посягнувшее на вашу частную жизнь? Может быть, подозреваемый сорвал зло на вашей жене и дочери?

Молчание. Мучительная, ранящая тишина. Шарко жестом попросил Люси продолжать.

– С помощью этих фотографий вы показываете тому, кто снаружи, что тут внутри. Здесь, в этой квартире, вы позволяете себе раскрыться, стать таким, как раньше, мужем, отцом, здесь и больше нигде… Стоит переступить порог, вы застегиваетесь на все пуговицы. Повернули ключ в замке – и себя тоже заперли. На двери – два замка… Наверное, это еще один способ надежнее отгородиться от всех… Думаю, сюда крайне редко кто-то заходит, комиссар, а ночуют здесь еще реже. Только что, на вокзале, вы могли бы сразу со мной распрощаться, как сделали при нашей первой встрече, и отправить меня в гостиницу, но вы поступили иначе. Отсюда вопрос: зачем я здесь?

Шарко поднял глаза цвета пепла. Встал, налил себе виски и сел снова.

– Зря ты думаешь, что я не могу говорить о своем прошлом. Могу. А если никогда не говорю, то только потому, что нет ушей, чтобы слушать.

– Я-то здесь…

Он, глядя в стакан, улыбнулся:

– Ты? Девчонка-полицейский с севера, с которой я и знаком-то всего ничего?

– Психиатру или психоаналитику мы рассказываем всю свою жизнь, хотя с ним знакомы еще меньше.

Шарко нахмурился, опять встал. Якобы для того, чтобы поставить на место бутылку виски, на самом деле – посмотреть, не валяется ли на виду какая-нибудь коробка с лекарствами. Как она догадалась насчет психиатра? Вернулся, сел, стараясь сохранять спокойствие.

– А правда, почему бы, в конце концов, и не рассказать именно тебе? Тебе, кажется, это очень надо.

– Вам это нашептало мое досье в картотеке сотрудников Главного управления национальной полиции?

На этот раз она сама бросила ему вызов взглядом. Комиссар принял бой: