Синдром Е - Франк Тилье (2017)

Планы с девочкой шли теперь один за другим, но они стали большей частью очень короткими, и один, похоже, не имел никакого отношения к другому. Как во сне, когда сменяют друг друга обрывки видений, не привязанных ни к определенному пространству, ни к определенному времени. Иногда изображение словно бы подпрыгивало, но тут, может быть, дело было в качестве пленки. Камера металась от глаза девочки к качелям, от качелей к ручонке, играющей с муравьями. Вот крупный план жующего рта, потом сразу – поднимающиеся и опускающиеся веки. Вдруг – долгий, минуты на две, даже на три – общий план: девочка нежно ласкает двух сидящих в траве котят. Берет их на руки, прижимает к себе, целует. А в это время – Люси никак не могла понять, как это сделано, – все вокруг заволакивает туманом. Когда девочка бросает взгляд на камеру, она не играет никакой роли, она сообщнически улыбается, она говорит с кем-то, кого хорошо знает. А потом приближается к камере и кружится. Кружится, кружится, кружится… И изображение на экране тоже начинает кружиться, будто аккомпанируя танцу, будто у оператора посреди этого тумана у самого закружилась голова.

Следующий эпизод. Во взгляде девочки опять что-то изменилось, теперь он полон глубокой, вековечной печали. Невероятно мрачный кадр. Вокруг темной картинки, как и раньше, танцуя, стекает по экрану туман. Камера приближается, отступает, снова приближается, поддразнивая девочку, и та отталкивает объектив, протягивая вперед руки, – точно насекомое отгоняет. Люси, глядя на все это, чувствует себя не в своей тарелке, чувствует себя лишней, как будто тайком подглядывает за сценой, происходящей между отцом и дочерью.

Эпизод так же внезапно, как предыдущие, заканчивается. Люси переводит взгляд туда-сюда, стараясь освоить обстановку новой сцены. Обширное, заросшее травой пространство, огороженное заборами, над ним – мглистое черное небо, в небе хаотичное движение облаков… или не облаков… какое-то тут все ненатуральное, может быть, спецэффекты? На краю пастбища – а это пастбище? – девочка. Руки ребенка висят вдоль тела, в правой руке – нож. Огромный нож, такие бывают у мясников, он явно не подходит к этим невинным пальчикам.

Наезд на глаза девочки. Они смотрят в пустоту, зрачки вроде бы расширены. Люси чувствует: что-то эту девочку встревожило, взволновало. Камера медленно движется позади ограды, идет, идет, идет… и вдруг бросается вправо, чтобы запечатлеть бешеного быка. Здоровенное, пышущее силой чудовище, на губах – пена, роет землю копытом, пытается смести ограду. Огромные, как сабли, рога выставлены вперед.

Единственная зрительница невольно прикрывает рот ладонью. Они же не решатся…

Люси наваливается на спинку стоящего впереди нее кресла, шея вытянута вперед, к экрану, ногти впиваются в зеленую кожу обивки.

Вдруг в кадре появляется неизвестно чья рука и отодвигает шпингалет, распахивает воротца. Тот, кто это делает, намеренно остается за кадром. И вот уже загон, в котором находится возбужденное животное, открыт. Зверь вырисовывается темной массой, могучий, разозленный. Сколько он весит? Наверное, не меньше тонны? Вот он поворачивается вокруг своей оси, замирает в центре площадки и, кажется, вглядывается в девочку. Девочка неподвижна.

Зрительнице очень хочется подняться в проекционную и остановить сеанс. Игры кончились, никаких уже качелей, улыбок, сообщничества, сейчас начнется непостижимое, немыслимое, и в него надо будет окунуться с головой.

Люси прижимает палец к губам, она глаз не может отвести от этого чертова экрана. В небе, раздуваясь, клубятся черные облака, все погружается во тьму, все словно бы готовится к трагическому финалу. И тут у Люси появляется ощущение, что постановщик хочет показать борьбу Добра со Злом. Со Злом, ни с чем не соизмеримым по силе, со Злом неприступным и неуязвимым. Давид и Голиаф.

Бык идет в атаку.