Синдром Е - Франк Тилье (2017)

Люси заглянула монахине в невидящие глаза. Да, никому не удается избавиться от теней… Никому.

Из сухих сморщенных губ сестры Марии Голгофской они услышали наконец правду. Взволнованная до глубины души Люси тем не менее не забыла, что служит в полиции.

– Этот палатный врач… Нам необходимо узнать его имя.

– Да, конечно… Его звали доктор Джеймс Петерсон. Во всяком случае, так его при нас называли. А подписывался он всегда наоборот: «доктор Петер Джеймсон». Джеймс Петерсон, Петер Джеймсон… Я так и не узнала его настоящего имени. Но знаю точно, что он жил в Монреале.

Шарко и Люси переглянулись. Вот оно – последнее звено, которого им недоставало. Монахиня встала, подошла к молитвенной скамеечке и встала на колени. Глаза ее были полны слез.

– Я каждый день молю Бога помиловать бедных девчушек, которых бросила там, в аду. Они были мне как собственные дети, мои девочки, мои малышки. Я видела, как они растут, здесь, в этих стенах, пока мы с ними не оказались узницами того бедлама…

Люси ощутила что-то вроде сочувствия к бедной женщине, которой суждено умереть в одиночестве, в боли и скорби.

– Вы все равно не могли бы ничего для них сделать. Вы стали жертвой системы, жертвой своей веры. Но Господу не было места там, в желтом доме.

Сестра Мария Голгофская дрожащими руками взяла Библию и принялась шепотом читать. Люси и Шарко поняли, что им больше нечего делать в этой келье.

И тихонько вышли.

55

Центральный вокзал Монреаля находился совсем близко от монастыря, и они двинулись пешком. Шли молча, погруженные в собственные – и у обоих мрачнее некуда – мысли. Им виделись разделенные перегородками палаты больницы, они ощущали страх маленьких девочек, внезапно оказавшихся среди тяжелейших душевнобольных, слышали стоны безумных. Они слышали даже потрескивание электродов в комнатах с обитыми войлоком стенами. Как такое могло существовать?! Разве демократия не призвана защищать граждан от подобного варварства? Люси затошнило, и она решила прервать молчание. Прижалась к Франку, положила руку ему на талию и прошептала:

– Ты не очень разговорчив, а мне хотелось бы знать, что ты чувствуешь…

Шарко покачал головой:

– Отвращение и горечь. Глубокое, глубочайшее отвращение и горечь. Не найти слов, чтобы описать такое.

Люси прислонилась головой к его надежному плечу, так они добрались до вокзала, но, оказавшись на площади перед ним, отстранились друг от друга. За дверями гигантского здания увидели огромный операционный зал, переполненный людьми. Середина лета – все беззаботны, счастливы, все торопятся…

Жандарм Пьер Монетт с коллегой поджидали их, попивая кофе. Они вежливо поздоровались, обменялись рукопожатиями, обычными любезностями и отправились вчетвером в камеру хранения.

Два длинных ряда ячеек, напротив банкомат под канадским флагом с красным кленовым листом. Странно, подумала Люси, что такой опытный человек, как Ротенберг, выбрал настолько доступное и многолюдное место… Впрочем, продолжала она размышлять, он, наверное, разместил копии в других местах, как, скорее всего, и Лакомб копии своего фильма, прежде чем умереть в огне.

Монетт указал на ячейку с номером 201, находившуюся с левого края:

– Мы уже открыли. И нашли там вот это.

Он вынул что-то из кармана и протянул на ладони:

– Флешка.

Шарко взял флешку, рассмотрел ее.

– Скопируете мне то, что здесь записано?

– Уже скопировали, берите.

– А что вы думаете о том, что увидели?

– Мы ничего не поняли, и я очень рассчитываю на то, что вы нам объясните. В конце концов, эта история разожгла-таки мое любопытство.

Шарко кивнул: