Раздвигая границы - Кэти МакГэрри (2017)

Потому что я боялась спровоцировать процесс, который сделает меня похожей на мать. Исследования выдали следующую картину, что существовал шанс от четырех до двадцати четырех процентов, что я унаследую ее маниакальные гены.

— Ты же хочешь получить опеку над братьями? Не боишься, что в какой-то момент тебе предложат пройти тест? В смысле, будь я судьей, я бы так и сделала.

Он легонько целовал мои волосы, вызывая мурашки на затылке, но вдруг резко остановился.

— Да, думаю, ты права.

Я отодвинулась и посмотрела ему в глаза, которые уставились на меня из-под густой челки, и я не могла разглядеть их выражения. Лицо его было серьезным. Парень потер щетину на лице.

— Почему ты не пошла в «Хоффман»?

— Папа считает, что искусство — это оружие дьявола.

И что если я продолжу развивать свой талант, то превращусь в маму.

— Бред какой-то.

Согласна, но что я могла сделать?

— Мама была художницей. Для него быть талантливой художницей все равно что сумасшедшей.

Ной потянул за мою кудряшку.

— Ты не сумасшедшая.

Я попыталась выдавить обнадеживающую улыбку, но выглядело это жалко.

— Мама перестала пить таблетки, потому что они мешали ее творчеству. По каждой ее картине я могла бы назвать тебе временные рамки ее маниакального припадка. Например, когда мне исполнилось девять, вместо того чтобы спеть «с днем рождения», мама нарисовала на стене в гостиной Парфенон. И я не могу винить своего отца в том, что пытается уберечь меня от этого. — И я продемонстрировала ему свои руки.

Ной потянулся к ним, но я их отдернула. Парень поджал губы и, приподнявшись, неожиданно снял рубашку, открывая вид на красоту своих шести кубиков. И вдруг повернулся ко мне бицепсом.

Я резко втянула воздух.

— Боже, Ной! — На его коже выступал красный шрам круглой формы, точно такой же, что… у меня все ухнуло в животе… от сигары. Пальцы мои дрогнули, чтобы коснуться его, но я не осмелилась.

— Все нормально. Можешь дотронуться. Он перестал болеть через пару дней после того, как это случилось. Он не откусит тебе пальцы. Это просто шрам. Ни больше ни меньше.

Я прикрыла рот рукой, сглотнув желчь.

— Как это случилось?

— Приемный отец номер один. Моя вина. Я решил побыть героем и защитить его биологического сына от колотушек. — Парень говорил об этом как о чем-то обыденном, словно подтверждая, что прижигать ребенка горящей сигарой — в порядке вещей. — А этот… — Ной коснулся верхней границы татуировки на другой руке. — …остался после пожара, когда я пытался защитить братьев от падающих балок.

Шрам шириной почти три сантиметра шел вдоль середины его татуировки-креста и останавливался у нижнего края. Верхняя граница шрама заходила на спину парня. Я отвела от него взгляд, чтобы изучить рисунок. Кельтский крест, переплетенный розой.

Каждый конец креста носил имя его матери, отца, братьев. Тяжесть в груди мешала мне дышать. Я обвела пальцем контур татуировки, стараясь не коснуться шрама.

— Это красивая память о них.

Я не могла представить, каково это: потерять все. У меня, по крайней мере, оставался отец. Может, мне придется всю жизнь из кожи вон лезть, чтобы угодить ему, но, иногда мне казалось, что папа все же любит меня.

Ной взял мою руку и поцеловал пальцы.

— Да. Родители гордились бы каждым моим шрамом.

Я перевела взгляд на его лицо.

— Я не хотела сказать… я имела в виду… татуировку.

Он провел языком по губам, прежде чем озорно улыбнуться.

— Знаю. Я показал тебе свои, теперь твоя очередь.

Не давая Ною закончить, я замотала головой.

— Это не одно и то же. Ты сильный. Ты помогал людям. Я… я же доверилась не тому человеку, а потом моя жалкая память стерла все события того дня. В любом случае ты — парень. Шрамы вас украшают. Они смотрятся, ну, сексуально. Но на девушках… это просто безобразно.

Ну вот, я сказала это вслух.