Детство - Василий Панфилов (2019)

Своих-то салазок у меня нет, ну так я не один такой. Вдвоём, но ить ишшо веселей! Ух! Ажно дух захватывает, пока вниз летишь. Друг в дружку вцепляемся, и орём дурниной.

А ишшо бесплатно! Оно ить по всякому бывает — когда сами жители строят, так свои бесплатно скатываются, чужие — шалишь! Плати! У нас балаганщики расстаралися, они своё иначе отобьют.

— Идите отседова, господин хороший, — Уговаривает тоскливо пожилой городовой подвыпившего господина в богатой шубе, — законом запрещено то, выпимшим на высоту лазать. Выпил коли, так понизу ходи!

— А я желаю! — Хорохорится господин, размахивая тростью. Важнющий небось! Шуба-то бобровая, не абы что. Тысячная!

— Ён из господ, — С тоскливой неприязнью сказал Дрын, — уговаривают! Был бы из простых, так в морду только ткнул бы. Отца вот так в морду ткнули, да и затыкали опосля сапогами, а ён просто мимо шёл, пошатываясь. Домой, а не вот так вот, обчеству мешаючи.

Дёрнув плечами, ён замолк. Что праздник-то портить? Вестимо — есть господа и есть простой люд. И в законах то прописано, что по-разному всех судят и наказание разное за одно и то ж отвешивают. Так было и так завсегда будет!

«— Не так», — Ворохнулся Тот-кто-внутри, — «не так будет!»

— Идите уж, — Вмешалася тощего вида барышня — бледная така физия и противная, будто уксус заместо чая и кваса пьёт, — не стоит показывать плебсу дурной пример.

И очёчками на цепочке так зырк-зырк!

— И то правда, — Господин аж протрезвел, — прошу прощения, сударыня, — Поклонился барышне почтительно и ушёл, пошатываясь. Прям сквозь толпу. И попробуй, не расступись!

— Я тута, за углом подожду, — Останавливаюсь, не идючи во двор, — Затащите салазки-то, да и назад.

— Хозяева-то, небось не дома сидят, в масленицу-то, — Удивился Дрын.

— Да ну!

Дёргаю плечом. Не хотца пояснять, что ажно с души воротит, когда к хозяевам возвращаюсь. Баба егойная попервой измывалася надо мной, а мастер сквозь глядел, не замечаючи. А теперича и вовсе настропалила, проклевала темечко-то. Зверем теперь глядит, и всё не угодишь-то ему. Хучь и нету их сейчас дома-то, ан всё едино — тошнотики к горлу подкатывают, даже во двор заходить не хотца.

— Мы мигом, жди!

И правда, дружки мои быстро обернулися.

На реке нас уже ждали мужики.

— И где ходите-то? — Заворчали мужики, — Никак других застрельщиков искать в другом разе?

— Уже, — Отвечаю за нас с Дрыном, разминаясь.

— Не те нынче бойцы, — Слышу краем уха ворчанье одного из стариков-зрителей, — не те! Вот раньше-то, лет тридцать ишшо назад, по две тыщщи с кажной стороны собиралося здеся. А теперь что? Тьфу! Полиция им запретила, бояться они полицию-то!

— Три-четыре сотни бойцов, да рази этого много? — Вторил старику не менее древний закомец, — Да и те через час разбегаются. Мы, бывалоча, не останавливались, до самой слободы чужой.

— А то и заскакивали, — Захихикал первый, — помнишь?!

— Как не помнить-то!

Как дело начало подходить к сумеркам, так и вышли на лёд. Дразниться сперва, как и положено. Тот-кто-внутри много обидных дразнилок знает, но я лаяться попусту не люблю, помалкиваю.

Рукавицы стряхнул с ладоней, похлопал одна об одну — без свинчатки, значица. Руки показал. А было уже — подрался за ради знакомства с мальчишками соседскими, когда к хозяину попал, так они попервой обижалися. Дескать, свинчатку прячу. А то сам худой, а бью — ну чисто лошадь копытом!

Супротивники уж знают, только лаються неуверенно. Опасаются, значица. Но вот завелась гармония и заорали частушки.

Мы не свататься приехали,

Не девок выбирать.

Мы приехали подраться,

Из пистолей пострелять!

Снег утоптанный, хорошо… Выставив левую руку, иду шибко навстречу противнику, а тот уже бежит на меня. Кулак правый назад заведён, рот раззвявлен… на! Только зубы клацнули, да жопу о снег охлаждать принялся.