– Я рад, что вы так считаете. – На лице Розенблатта появилось радостное выражение, но он тут же посерьезнел. – Вы считаете, я имею к тем делам какое-то отношение? Я сидел тут и размышлял о том, что случится, если чертежи будут найдены. Обо всех потерянных жизнях. Мне кажется, только очень старые люди могут по-настоящему понять, как ужасно умереть раньше времени. – Он наклонился над столом к Гамашу. – В таких вещах я никогда не смог бы участвовать.

– Разве что ради спасения еще большего числа жизней, – предположил Гамаш.

– Может быть, старики и живут для того. Чтобы принимать решения, которые не может принять ни один молодой. – Он внимательно смотрел на Гамаша. – Или которые ему следовало бы принять. Я по возрасту гожусь вам в отцы. Я бы хотел быть вашим отцом. Может быть, тогда вы бы мне доверяли. Своих детей у меня нет.

– А Дэвид? Внук?

Розенблатт не ответил, и Гамаш кивнул:

– Выдумка?

– Я обнаружил, что люди с меньшим подозрением относятся к дедушкам, – признался Розенблатт. – И поэтому придумал Дэвида. Но я так часто говорил про него, что он стал для меня как живой. Такой тощий, темноволосый, пахнет мылом «Айвори» и жевательной резинкой – я даю ему за спиной матери. Случаются дни, когда он для меня реальнее, чем некоторые живые люди.

Майкл Розенблатт посмотрел на свои руки.

– Треклятая пушка в лесу – реальность, а мой внук – нет. Что за мир?

Арман Гамаш взглянул на тикающие часы:

– Я должен сказать вам кое-что. Сегодня утром я говорил с Джоном Флемингом.

Розенблатт навострил уши и замер.

– Я знаю, что он работал с Джеральдом Буллом, – сказал Гамаш. – Знаю, что он побывал здесь, в Трех Соснах. Знаю, что он был в Брюсселе с доктором Буллом и Гийомом Кутюром. И что он убил Булла. Но я уверен, что не он был инициатором убийства.

Гамаш еще раз вытащил старую фотографию с тремя мужчинами, с этой нечестивой троицей.

– Я уже показывал ее вам. Вот доктор Булл, вот доктор Кутюр, вот Джон Флеминг. Но в тот день там был кто-то еще. Человек, который сделал снимок и заказал убийство Джеральда Булла.

– Не я.

– Может – да, а может – нет.

– То, что вы думаете, не имеет никакого значения. Давно минувшие дни. Дело сделано.

– Не сделано, – возразил Гамаш, не повышая, а понижая голос, переходя чуть ли не на хрип. – То, что случилось в Трех Соснах, – прямое следствие принятого в тот день решения. Война не была выиграна, она перешла в спящий режим. А теперь вспыхнула вновь.

– Вы должны понять… – начал Розенблатт.

– Мне нужны не оправдания, а четкие ответы. Кто был там в тот день? Кто сделал снимок? Вы? Кто стоял за всем этим?

– Не я, – выпалил Розенблатт. – Клянусь вам. Если бы я мог вам что-то сказать, я бы сказал. Мне становится нехорошо от одной только мысли о том, что случится, если чертежи попадут в чьи-то руки.

– Сюда приедет Джон Флеминг, – сказал Гамаш, с трудом возвращаясь к нормальному тембру голоса. Он взял фотографию и встал.

– Что?

– Если мы не найдем чертежей до шести часов, его привезут сюда. И все станет ясно. С чертежами и со всем остальным.

– Это невозможно, – сказал Розенблатт. – Он не человек – чудовище.

– Oui. Рукотворное. И кому же пришла в голову идея создать его?

Глава тридцать девятая

Они расселись полукругом в гостиной Гамаша. К счастью, действующих лиц в пьесе было немного. Несколько человек, живущих в пансионе, домохозяйка и владелец хозяйственного магазина по соседству.

– Вы хотите, чтобы мы читали вслух? – спросил месье Беливо, держа рукопись так, словно она была написана мочой.

– Вообще-то, мне нравится ваша мысль, – сказал Габри.

– Еще бы тебе не нравилась, – заметила Клара.