Тайна персидского обоза - Иван Любенко (2013)

— Раздольский? Но позвольте, его же не было в саду, когда перекрыли выход, — вспомнил адвокат.

— Видимо, он ушел раньше, как только начался дождь.

— И что Раздольский? Вы с ним разговаривали?

— Да нет. Я же говорю вам, это я его видел, а он меня нет.

— Жаль.

— Почему?

— Потому что у вас нет alibi.

— Как прикажете это понимать? — раздраженно спросил хозяин комнаты.

— Alibi есть нахождение подозреваемого в момент совершения преступления в другом месте как доказательство его невиновности. У вас же, милостивый государь, такого подтверждения нет.

— Вот и вы, Клим Пантелеевич, говорите со мной таким же тоном, как и этот въедливый Кошкидько. И все-таки что же прикажете мне теперь делать?

— Говорить правду. Мне пора, — присяжный поверенный вышел в коридор, но отчего-то передумал и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.

15

Надлежащие меры

События последних дней вызвали в городе переполох и растерянность. Не привыкшие к шумным потрясениям жители губернской столицы все громче стали выражать недовольство работой полиции и местной власти. А газеты, воспользовавшись возможностью поднять тиражи, так приукрашивали и раздували недавние происшествия, что у простого смертного голова шла кругом. Первые страницы печатных изданий пестрели ужасными заголовками: «В комнате музейного хранителя найдено золото скифов», «Купец Сипягин покончил с жизнью из-за безответной любви к гимназистке», «Госпожа Загорская была убита спицей из духового ружья»… Общество заволновалось и посмотрело в сторону губернаторского дома. И тогда в кабинет полицмейстера — коллежского советника Фен-Раевского, находясь в состоянии сильной аффектации, вошел без стука Петр Францевич Рейнбот — хозяин губернии.

Говорят, именно с того дня у шестидесятилетнего полицмейстера стала нервически подергиваться щека и слегка прикрылся левый глаз. Детали разговора малоизвестны, но, зная крутой губернаторский нрав, о его содержании нетрудно догадаться. И теперь совещания в полицейском управлении проходили ежедневно: утром и вечером.

Вот и сейчас восседающий в широком кресле Ипполит Константинович, страдая от нервной судороги лица, резко отчитывал подчиненных, расположившихся по обе стороны длинного приставного стола. Портрет Николая II, почти в натуральную величину, висел как раз за его креслом, и потому каждый обращающийся к полицейскому начальнику встречался со строгим взглядом монаршей особы.

— Мне непонятно, господа, почему до сих пор арестованный не сознался в убийстве Загорской?

В ответ не прозвучало ни единого слова, и только с огородов Флоринской улицы донеслось протяжное коровье мычание и загоготали кем-то потревоженные гуси.

— Какие имеются подвижки в расследовании смертоубийства Корзинкина и Сипягина? — покрываясь свекольными пятнами, полицейский начальник повернул голову в сторону следователя по важнейшим делам, совсем недавно бывшего еще старшим следователем. — Что скажете, Глеб Парамонович?

— По первому вопросу имею следующее соображение: нам его признания и не надо! — резко махнул рукой похожий на школьного учителя Кошкидько.

— То есть как? — отпрянул назад Фен-Раевский.

— Разрешите? — привстал с места Поляничко.

— Давайте…

— Виноват, ваше высокоблагородие. Мы еще не успели доложить… Вчера вечером кто-то подбросил в почтовый ящик управления анонимное письмо. На листке, вырванном из гимназической тетради, было наклеено сообщение, что некий случайный свидетель явился очевидцем того, как Шахманский совершил убийство своей бабки и скрылся с места происшествия по песчаной дорожке. Затем, сняв резиновые калоши, он завернул их в газету и спрятал под второй туей, что у левого пруда; после чего спокойненько направился к смотровой площадке. Я выехал в Алафузовский сад и в указанном месте обнаружил упомянутые улики.