Тайна персидского обоза - Иван Любенко (2013)

— Вот, извольте ознакомиться — фортификационный план, правда, документ очень ветхий, так что я прошу вас…

— Не беспокойтесь, я аккуратно.

Адвокат бережно развернул квадратики старой карты и разложил ее на столе. Через всю территорию крепости проходили хорошо заметные пунктирные линии, отчасти напоминающие букву «Х». Они тянулись с востока на запад и, пройдя под седьмым строением, уходили за пределы укреплений.

— Я бы хотел сделать фотокопии карт и вот этого листка, — Клим Пантелеевич указал на исписанную бумагу. — Могу ли отнести это в фотографическую мастерскую?

— К сожалению, на это наложен строжайший запрет.

— Ну, хорошо… А позволительно ли будет прийти с фотографом?

— Видите ли, сударь, для этого надобно получить дозволение у старшего музейного смотрителя.

— Я думаю, с этим у меня не будет сложностей. Тем более что господин Прозрителев окажет мне содействие.

— Ну да, ну да, весьма поможет-с, несомненно-с, — заискивающим тоном заговорил краевед. — Григорий Николаевич — председатель нашего попечительского совета. Вы уж, ради бога, не обессудьте, порядки у нас такие-с…

Проводив гостя, археолог бережно свернул карту фортификационных сооружений, начерченную штабными офицерами еще во времена светлейшего князя Потемкина-Таврического, и уже начал убирать бумаги, как вдруг его внимание привлек заинтересовавший Ардашева листок. Пробежав глазами текст, Корзинкин вздрогнул, будто рядом с ним ударил большой церковный колокол.

8

Кража с малиновым вареньем

У городского музея собралась толпа зевак. А все началось еще утром, когда Евлампий Колыванов — дворник дома № 5 по Александрийской улице — заметил, что в окне первого этажа отсутствует стекло. Пустая глазница рамы зияла чернотой, и от слабого ветра слегка колыхались серпянковые занавески. Но странное дело — на тротуаре не было осколков. Колыванов почесал бороду, неторопливо достал из кармана широких штанов казенный свисток и во всю силу разнес по еще спящим домам тревожную раскатистую трель. В ответ послышался перелив полицейского нейзильберового собрата, и вскоре из-за угла вынырнул запыхавшийся городовой второго участка Степан Силантьевич Переспелов, всей округе известный как Силантьич. Он нес бессменную вахту у губернаторского дома уже шестнадцатый год.

— Что, Евлампий, народ будоражишь в такую рань? — недовольно проворчал Переспелов.

— Да кабы ничего не стряслось, не шумел бы зазря, а то ведь… вона, глядите, в музее аспиды стекло выставили.

Городовой внимательно осмотрел окно, недовольно покачал головой и спросил:

— А этот, как его… — запнулся полицейский, — ну… Лукошкин, кажись, неподалеку квартирует?

— Я господина с таким именем не ведаю, — важно ответил дворник, — а вот ежели вы про Корзинкина Назар Филипповича изволили осведомиться, так он тутоть, как раз насупротив, у Елизаветы Родионовны квартирует. Ох, и добрая она, скажу я вам, барыня! Теперь таких днем с огнем… Второго дня я у них двор убирал, так она меня целковым одарила. «Прими, — говорит, — Евлаша, от чистого сердца. Я ведь тебя еще ребятеночком малым помню». А я ей…

— Ну конечно, Корзинкин нам и нужен, — перебил бородача полицейский. — Ты эти азовские басни брось! Мне их слушать недосуг. Давай-ка, Евлампий, зови этого музейщика, пусть дверь отворяет! Да побыстрей!

— Это я мигом, — дворник тяжело вздохнул, поставил к стене метлу, поправил картуз, одернул книзу подпоясанную узким ремешком рубаху и важной гусиной походкой направился к дому Загорской.