Узел смерти - Альбина Нурисламова (2020)

Она, похоже, все еще была во власти дурмана, все еще видела перед собою утраченную дочь и…

И открывала окно.

– Нет! – завопил Чак и бросился вперед, позабыв о преграде.

Но невидимая завеса, в отличие от восхитительного миража, никуда не делась. Напоровшись на нее, Чак отлетел назад, но тут же вскочил и снова попытался достучаться, докричаться до матери.

– Мама! Стой! Это я! Мама! Не делай этого!

Окно было распахнуто настежь. Помедлив мгновение, мать взобралась на подоконник.

Чак бился и бился о прозрачную стену, продолжая кричать. Только мама не слышала. Пребывая в призрачном, иллюзорном мире, она стояла на узком подоконнике, а прямо перед ней разверзла зубастую жадную пасть смерть. Четвертый этаж, голый асфальт под окнами…

– Не надо, мама! Мама!

От крика срывались связки, Чак все пытался преодолеть преграду, раз за разом врезаясь в нее, пока это, наконец, не удалось.

По инерции он влетел в комнату и, не удержавшись на ногах, повалился на пол. Ударился, но не заметил этого, не ощутил боли в ноге, поднялся, ринулся к окну, к матери, все еще отказываясь верить тому, что подоконник пуст.

Преграда исчезла ровно в то мгновение, когда мать шагнула вперед, навстречу своей гибели.

Чак закричал, завопил истошно, прижимая ладони к ушам. Боль была такой невыносимой, что сердце готово было лопнуть в груди. Он не мог вдохнуть, ничего не соображал и не видел.

И тут, в этом кипящем море страдания, затопившем его с головой, прозвучал голос, полный фальшивого сочувствия:

– По крайней мере, она умерла счастливой.

Чак вскинул голову. Отвратительная тварь, гнусное существо, отобравшее у него мать, стояло в двух шагах. На губах змеилось подобие улыбки, взгляд глубоко запавших глаз светился хитростью.

– Ты… – прохрипел Чак, и больше ничего не смог выговорить.

Сколько всего ему хотелось сейчас бросить в лицо Тасе (или кем она была в действительности)! Обвиняющие, горькие, полные отчаяния и ненависти слова душили его, бурлили, вскипали внутри, но не могли прорваться наружу. На грудь словно положили тяжелую плиту, и эта тяжесть на давала говорить.

Окно было открыто, снаружи было совсем темно, но темнота была живая. Кто-то голосил, кто-то, кажется, плакал.

«Они нашли ее», – подумал Чак, и стало еще больнее, хотя куда уж дальше?

Тася усмехалась, глядя на него. Издевалась над его горем.

Чак поднялся на ноги, не сводя с нее глаз. По-прежнему не произнося ни слова, двинулся к сестре.

– Что, сиротинка? В детский дом теперь отправят! Меня-то вы с мамашей вздумали в психушку сдать? И где теперь мамашка? – Тонкие губы раздвинулись в широкой улыбке. – Думаешь, я не знала? Не слышала, как вы шептались за моей спиной, втайне, как крысы? Я все знаю! Все обо всех! Знаю, как ты мечтал, чтобы я умерла! Только куда тебе со мной справиться! Кишка тонка!

Заткнуть ее. Заставить замолчать. Не слышать ее голоса, не дать произносить такие вещи. Навсегда.

Чак стоял к Тасе почти вплотную – их разделяли лишь несколько сантиметров. Он чувствовал, как с самого дна души поднимается мощная, тугая алая волна. С ним такое бывало несколько раз, на ринге, во время соревнований. Мозг как будто отключался, включались инстинкты. Прошлое, будущее – все уплывало, единственное, что оставалось – цель.

Тогда цель была – победить. Сейчас…

Убить.

Тася отступила к стене, прижалась к ней спиной.

Где-то вдалеке раздался вой сирены. С каждой секундой он приближался, пока, в конце концов, не стал слышен совсем рядом, во дворе. Скоро по лестнице загремят шаги, в дверь станут звонить, стучать, потом поймут, что не заперто, распахнут ее, ворвутся в квартиру.

– Что, мышонок? Испугался? – продолжала глумиться Тася. – Скоро придут добрые дяденьки…