Я сижу на диване и вздрагиваю, когда сквозь замочную скважину в дом заползает струйка тумана. Я была уверена, что Стиг чувствовал то же, что и я, – он наверняка заметил и ужасный смрад, и странный шум, но сейчас парень спокойно выходит из комнаты, что-то напевая себе под нос. Возможно, все это мне просто почудилось и есть не более чем плод моего воображения. Мама говорит, что у меня такое же пылкое воображение, как у Мормор.

Гэндальф щелкает зубами, пытаясь цапнуть себя за хвост. Я не понимаю, что это с ним – страх, возбуждение или же он готовится к схватке, – и думаю, что пес не понимает этого и сам.

Стиг возвращается в гостиную, держа в руке полотенце.

– Хочешь искупаться первой? Возможно, горячей воды не так уж много, а чтобы подогреть еще, понадобится какое-то время. – Он добродушно усмехается, но я не улыбаюсь в ответ. Чем больше он здесь обживается, тем больше я чувствую себя не в своей тарелке.

– Нет, иди первым ты.

Стиг снова улыбается, демонстрируя мне ямочки на щеках.

– Если хочешь, я оставлю тебе воду от моей ванны.

Я хмурю брови, не уверенная, серьезно он говорит или нет. Мыться в той же воде, что и кто-то из твоей семьи, – это нормально, но если речь идет о постороннем, то нет.

Стиг ухмыляется:

– Я просто пошутил! Мы, норвежцы, иногда делаем это. Я хочу сказать – шутим.

Оставив его шутку без внимания, я смотрю в сторону кухни. Уже почти три часа дня. Утренние тосты мы ели давно.

– Думаю, я сейчас начну готовить обед.

– Здорово, я голоден как волк!

– Разве я что-то говорила насчет того, чтобы готовить обед тебе?

На лице Стига появляется обиженное выражение, притом его обида непритворна.

– А я-то думала, что норвежцам нравятся шутки. Что, разве нет? – говорю я, стараясь придать своему тону бодрость.

Он поднимает брови, потом улыбается и, развернувшись, уходит в ванную.

Наклонившись, я открываю кухонный шкаф и достаю оттуда луковицу, несколько картофелин и кочан капусты. Иша была права, припасов в доме достаточно. Я вынимаю из морозилки немного хлеба, чтобы дать ему оттаять, затем начинаю готовить. Когда я наполовину очищаю первую картофелину, из ванной доносится шум текущей воды. В домике Мормор всегда было неважно со звукоизоляцией, и раньше это меня не беспокоило, однако сейчас при мысли о том, что, когда я пойду в туалет, это будет слышно в соседней комнате, я испытываю острую неловкость.

Я слышу пение. Неумелое и по-норвежски. Я качаю головой, но не могу удержаться от улыбки, когда голос Стига, поющий какую-то песню в стиле дэт-метал, достигает крещендо. Песня мне не знакома, но, судя по всему, он ее просто губит. Когда я начинаю думать, что он уже закончил, на мои уши обрушивается серия скорбных воплей. Когда он снова начинает петь гортанный припев, я берусь за нож и ловлю себя на том, что шинкую лук в такт ритмичной мелодии.

За окном что-то быстро мелькает. Нож соскальзывает с луковицы и разрезает мой палец. Сося его, я вытираю окно, запотевшее от поднимающегося над моей стряпней пара, и пытаюсь рассмотреть что-то снаружи, но вижу один только туман. Он так густ, что я просто не могла ничего в нем увидеть.

Хотя я и не могу сейчас видеть дерево, я знаю, что оно там, но почему у меня такое чувство, будто оно за мной следит? Я рывком задергиваю занавеску. В этом дереве есть какая-то скверна. Я чувствую, как она волнами исходит от него.

Я отрываю кусок бумажного полотенца и оборачиваю им порезанный палец, нажимая на порез в попытке унять боль. Кровь быстро пропитывает бумагу, и та краснеет. Наверняка у Мормор где-то есть пластыри. Я открываю первый попавшийся ящик, вижу кипу бумаг и бегло просматриваю их. Счета и списки покупок. Ни пластырей, ни конверта с моим именем и адресованным мне письмом.

Я выдвигаю еще один ящик, начинаю рыться в нем, и тут в кухню, широко шагая, входит Стиг. С его тела на пол капает вода.

– Vannet er iskaldt!

– Извини, что?