Корявое дерево - Рейчел Бердж (2020)

Стиг шмыгает носом и неохотно признается:

– Нет, ты была права. Если бы речь шла о папе, я бы тоже захотел ему помочь. – Он подбирает с пола свечу и подносит к ней пальцы, держа их в опасной близости от пламени. И шепчет, словно ребенок в исповедальне, и невинный, и грешный: – Я бы отдал все, лишь бы увидеть папу вновь.

Он смотрит на меня, взгляд его становится непривычно жестким, а в смехе звучит горечь.

– «Жизнь продолжается, Стиг». Так сказала мама. В день похорон она сказала мне, что собирается начать новую жизнь с Эриком. Я могу жить с ними, добавила она, но при условии, что прекращу вести себя так, как вел тогда – ночью напивался, а потом весь день спал.

– И что ты сделал?

Он проводит ладонью над свечой.

– То, чего хотели все остальные. Снова начал посещать школу. Помогал Нине тренироваться и заставлял себя улыбаться. – Я отвожу его руку от пламени свечи и считываю с рукава джемпера мимолетное воспоминание о Нине. Она была всецело предана Стигу, у нее никогда не было никого другого – но почему-то ему не хочется этого признавать.

Он заправляет прядь волос за ухо.

– Помню, однажды вечером я шел из школы домой и смотрел в окна домов. У одного окна я остановился – там маленький мальчик складывал пазлы вместе со своим отцом. От дома исходило оранжевое сияние – я словно смотрел на рождественскую открытку. Я стоял, наблюдая за ними. Они казались такими счастливыми в то время, как я… я…

Я заканчиваю предложение за него:

– Чувствовал себя, как дом, в котором взрывом выбило все окна?

Стиг кивает и отколупывает воск со свечи.

– Каждый вечер я напивался, чтобы забыть. И каждый день просыпался, жалея, что не умер. Когда я смотрелся в зеркало, то словно видел там не себя, а какого-то незнакомца, как будто я накладывал подводку для глаз на лицо кого-то другого. Но пока днем я вел себя, как положено, все были довольны.

У двери стоит призрак девушки примерно моего возраста с короткими темными волосами. На ней простое, свободно ниспадающее с плеч платье, и ноги ее босы. Она не похожа на остальных, которые просто оказываются здесь лишь на несколько мгновений, проходя мимо. Она смотрит на меня пристальным осуждающим взглядом, и я невольно начинаю ерзать на диване, чувствуя себя не в своей тарелке.

Стиг шмыгает носом, и я снова переключаю внимание на него:

– Я знаю, каково это – видеть в зеркале не себя, а кого-то другого. После несчастного случая все хотели, чтобы я осталась той Мартой, какой было до того, как это произошло, но я не могла.

– И что ты сделала?

– Ничего. Просто спряталась в своей комнате.

Стиг вздыхает:

– Как бы мне хотелось быть таким же, как ты.

Я фыркаю, не веря своим ушам:

– Но почему?

Его дыхание так тихо, что почти не колышет пламя свечи.

– Потому что ты, по крайней мере, осталась искренней. А я вечно лгу и притворяюсь тем, кем на самом деле не являюсь. Это продолжается уже так долго, что я не могу остановиться. Я словно забыл, как быть самим собой, и ненавижу за это себя.

Я откидываюсь на спинку дивана, изумленная прозвучавшей в его голосе злостью.

Какое-то время мы сидим молча, и почему-то я возвращаюсь мыслями к тому дню, когда в больнице с моей головы сняли бинты. Увидев лицо мамы, я заплакала от счастья, но она не улыбалась. Медсестра дала мне зеркальце, и я сразу же поняла почему. Левая часть моей головы опухла и была покрыта синяками – кожа на моем лице оказалась мерзкого сине-желтого цвета, как какой-то заплесневелый раздавленный фрукт. Мой левый глаз был мутно-белым и смотрел вверх в каком-то непонятном направлении, как будто пристально разглядывал что-то такое, что видел только он. Мою новую наружность дополнял рубец на левой щеке с черными швами.