Присягнувшие Тьме - Присягнувшие Тьме (2009)

Чтобы перебить вкус вина, я вытащил свой «кэмел».

– А Ламбертон?

– Умирает от рака горла. В больнице Жан-Менжоз в Безансоне.

Шопар щелкнул зажигалкой, давая мне прикурить, и в очередной раз наполнил мой стакан. У меня все плыло перед глазами.

– А родители ее мужа?

– Живут во французской Швейцарии, но звонить им бесполезно. Я уже пытался. Они об этой истории слышать больше не хотят.

– Последний вопрос: на месте преступления не было сатанинских знаков?

– Перевернутых крестов и тому подобного?

– Ну да, чего-нибудь в этом роде.

Я допил свой стакан, но когда запрокинул голову, меня качнуло назад. Хорошо еще, что успел ухватиться за стол, как за борт корабля. Меня чуть не вырвало прямо на ботинки.

– О таком никто не упоминал. – Шопар с заинтригованным видом наклонился ко мне: – Ты вышел на след?

– Нет. А что вы думаете об убийстве Сильви?

Он опять наполнил стаканы.

– Я тебе уже говорил: убийца тот же.

– Но какой у него мотив?

– Месть, отложенная на четырнадцать лет.

– За что же он мстит?

– Вот в этом и есть ключ к разгадке. Это и нужно узнать.

– Но зачем ждать столько лет, прежде чем снова нанести удар?

– Вот и ищи ответ. Ты же за этим сюда приехал, разве не так?

Я сделал неопределенный жест и чуть было опять не потерял равновесие. Все вокруг стало вязким, неустойчивым, колеблющимся. Я проглотил кусок рыбы, чтобы как-то задержать наступающее опьянение.

– Выходит, Лонгини тоже может быть убийцей Сильви?

– Сам подумай. Почему эти два убийства такие разные? Да потому, что убийца изменился. Его преступные наклонности определились. В восемьдесят восьмом году Тома Лонгини было тринадцать лет, сейчас ему двадцать семь. Для убийцы это решающий возраст. Тот период, когда проявляются его преступные наклонности. В первый раз это мог быть и несчастный случай, связанный с опасными играми. Но во второй раз – уже убийство, совершенное с хладнокровием зрелого человека.

– Где он сейчас?

– Говорю тебе, не знаю. И найти его будет очень непросто. Он сменил фамилию и живет где-то в другом месте.

Солнце скрылось. Наши посиделки окончились. Я едва встал.

– Вы могли бы распечатать для меня свои статьи?

– Уже сделано, приятель. У меня есть готовый комплект.

Он вскочил и исчез в доме. Я уставился на серое небо, отражавшееся в стеклянных блоках над террасой. Их матовая поверхность колыхалась, как волны.

– Вот они!

Шопар принес мне пачку бумаг, скрепленных черным зажимом. Внутрь был засунут крафтовский конверт. Чтобы не упасть, я прислонился к стене. Мне казалось, что мой мозг и внутренности плавают в алкоголе, как петух в винном маринаде.

– Я тебе еще положил фотографии. Из личного архива.

Я поблагодарил его, просматривая документы. Звук льющегося в стакан вина заставил меня поднять глаза.

– Ты же не уедешь, не выпив на посошок?

37

Проехав несколько километров, я остановился на поляне, жадно вдыхая морозный воздух. Потом взял досье Шопара и вытряхнул на ладонь конверт с фотографиями. Увидев первые снимки, я сразу протрезвел.

Манон поднимают на поверхность. Снимки сделаны наспех, кадры не в фокусе, снимали со вспышкой: розовая куртка, металлический отблеск носилок, термоодеяло, свисающая белая рука. Другой снимок – портрет живой Манон, она улыбается, глядя прямо в объектив. Овальное личико. Большие светлые глаза – жадные, любопытные. Белокурые, почти белые волосы. Призрачная, хрупкая красота, как передержанная фотография, со светлыми ресницами и бровями.