— Пошли в дом. Ты же совсем промокнешь, — мягко сказал Дан, помогая Эрике встать с колен.

Крепко обнимая ребенка, она поднялась на крыльцо. Раньше она никогда бы не подумала, что чувство облегчения может быть настолько физически ощутимо. Казалось, словно она сначала лишилась руки или ноги, а потом все вернулось на место. Она продолжала громко всхлипывать, и Дан, успокаивая, поглаживал ее по плечу.

— Где ты нашел ее? — выговорила она наконец.

— Она лежала на земле перед парадным входом.

Они словно сейчас только осознали: кто-то побывал здесь, чтобы забрать Майю. По какой-то неизвестной причине этот кто-то незаметно вынул девочку из коляски, унес и положил на землю с другой стороны дома. Ужас при мысли о том, как это произошло, снова вызвал у Эрики приступ рыданий.

— Тсс! Все уже позади, — утешал ее Дан. — Мы нашли ее, и девочка, кажется, невредима. Но все равно нужно вызвать полицию. Ты, наверное, еще не успела позвонить?

Эрика в подтверждение помотала головой.

— Надо позвонить Патрику, — сказала она. — Ты можешь это сделать? Я больше никогда не отпущу ее от себя.

Она крепко прижала к груди Майю и вдруг заметила нечто, на что не обратила внимания в первую минуту. Взглянув на комбинезончик, она отстранила ребенка от себя, чтобы осмотреть получше.

— Что это? В чем это она таком черном?

Взглянув на перепачканный комбинезончик, Дан только спросил:

— Какой номер у Патрика?

Дрожащим голосом Эрика продиктовала цифры, глядя, как он нажимает кнопки. Дан набрал номер. Внутри у Эрики тяжелым камнем ворочался страх.

Дни шли неразличимой чередой. Чувство беспомощности приводило ее в оцепенение. Что бы Анна ни сделала, что бы ни сказала — ничто не ускользало от внимания Лукаса. Он следил за каждым ее шагом, каждым словом.

Насилие с его стороны повторялось все чаще. Теперь он уже откровенно наслаждался, причиняя ей боль и унижение. Он силой брал то, чего хотел и когда хотел, и добивался своего, не обращая внимания на ее протесты и сопротивление. Она не впервые об этом подумала: что-то у него в голове сдвинулось. Все барьеры исчезли, и в его глазах появилось выражение, от которого в ней пробуждался инстинкт самосохранения, подсказывая: лучше во всем ему потакать, если она хочет остаться в живых.

Для себя она уже ни на что не надеялась, больно было только смотреть на детей. Они теперь не ходили в детский сад и влачили свои дни в том же сумеречном существовании, что и она. Тихие и безропотные, они только смотрели на нее безжизненными глазами, и для нее это было безмолвным укором. Она полностью признавала свою вину. Ее обязанностью было защитить детей, не пускать Лукаса в их жизнь, как она и хотела сделать с самого начала. Но достаточно было один раз пережить ужас, как она покорилась, убедила себя, что поступает так ради детей и их благополучия. На самом же деле она поступила так из-за своей трусости и привычки идти по пути наименьшего сопротивления. Однако на этот раз она жестоко ошиблась. Она выбрала самый узкий, самый запутанный и самый непроходимый путь из всех возможных и повела по нему своих детей.

Иногда она мечтала убить Лукаса — опередить его в том, что, как она знала, в конце концов должно было неизбежно произойти. Иногда она разглядывала его, спящего, в долгие ночные часы, которые проводила без сна, не в силах сбросить с себя напряжение и забыться. В эти часы она с наслаждением представляла себе, как в его тело вонзается кухонный нож, отсекая тонкую нить, на которой держится жизнь. Или ощущала, как врезается в руку воображаемая веревка, которую она петлей затягивает на его шее.

Однако все ограничивалось мечтами. Что-то в душе — возможно, врожденная трусость — заставляло ее спокойно лежать в постели, когда в голове носились мрачные мысли.