Вкус пепла - Камилла Лэкберг (2011)

— Не хочу кушать, не хочу кушать, — кричал он во весь голос, и Анна уже еле удерживала его на месте.

С видом холодной решимости Лукас взял со стола кусок хлеба из тех, что Анна успела нарезать. Взяв одной рукой Адриана за голову и стиснув ее железной хваткой, он другой рукой начал запихивать хлеб ему в рот. Малыш отчаянно замахал ручонками, сначала сердито, затем в паническом страхе, потому что огромный кусок хлеба заполнил ему весь рот и не давал дышать.

Анна сначала оцепенела, затем в ней пробудился древний материнский инстинкт, и весь страх перед Лукасом исчез, как не бывало. Единственное, о чем она сейчас думала: надо защитить своего детеныша. В кровь хлынул адреналин. С первобытным рычанием она оторвала руку Лукаса от ребенка, быстро вынула хлеб изо рта Адриана, у которого уже по щекам ручьями текли слезы. Затем она обернулась, чтобы отразить нападение Лукаса.

Все быстрее и быстрее кружилась спираль, увлекая их обоих в бездну.

Мельберг тоже встал утром с каким-то неприятным чувством, но по сугубо эгоистическим причинам. В течение ночи он несколько раз просыпался в липком поту, потому что ему снилось, как его самым бесцеремонным образом выгоняют со службы. Нельзя допустить, чтобы это произошло на самом деле. Должен же быть какой-то способ снять с себя ответственность за вчерашнее злосчастное происшествие. И в качестве первого шага к достижению этой цели нужно уволить Эрнста — тут не может быть двух мнений. Мельберг признавался себе, что в последнее время слишком ослабил вожжи в отношении Лундгрена, а все потому, что в какой-то мере воспринимал его как родственную душу. Во всяком случае, с ним он чувствовал гораздо больше общего, чем с прочей шушерой в отделении. Но в отличие от самого Мельберга Эрнст проявил катастрофическое отсутствие здравого смысла, и это его погубило. А ведь Мельберг действительно считал его поумнее.

Со вздохом он спустил ноги с кровати и, почесываясь, взглянул на часы. Почти девять. Можно еще успеть на работу в последнюю минуту, но вчера пришлось задержаться до восьми, так как надо было тщательно обсудить все случившееся. Он уже начал оттачивать формулировки, которые употребит в докладе вышестоящему начальству: там надо особенно следить, чтобы не наболтать лишнего. Сейчас главная задача — минимизировать ущерб.

Он вышел в гостиную и на секунду остановился, чтобы полюбоваться на Симона. Тот лежал на диване и храпел с разинутым ртом, свесив одну ногу за край. Одеяло свалилось на пол, и Мельберг с гордостью отметил, что передал сыну свои физические данные. Симон был не какой-нибудь там худосочный недомерок, а крепко сбитый юноша, так что если он поработает над собой, то наверняка будет весь в отца.

Он потормошил его:

— Слышишь, Симон! Пора вставать.

Не обращая внимания на призыв, мальчик повернулся на другой бок и уткнулся лицом в спинку дивана.

Однако Мельберг продолжал безжалостно расталкивать его. Он и сам бы, пожалуй, с удовольствием поспал подольше, но пусть парень знает, что тут ему не дом отдыха.

— Эй, слышишь! Давай вставай, я сказал!

Опять никакой реакции. Мельберг только вздохнул: придется, значит, пустить в ход тяжелую артиллерию.

Он вышел на кухню, отвернул кран, подождал, пока не пошла ледяная вода, наполнил кружку и спокойно вернулся в гостиную. С веселой улыбкой на устах он вылил ледяную воду на беззащитное тело сына, что немедленно произвело желаемый эффект.

— Какого черта! — завопил Симон и вскочил как подброшенный. Дрожа, он схватил валявшееся на полу полотенце и принялся вытираться. — Чего это тебе вдруг взбрело в голову? — спросил он, натягивая майку с нарисованным черепом и названием какого-то рок-бэнда.

— Через пять минут будет подан завтрак, — объявил Мельберг и, насвистывая, отправился на кухню.