Московское время - Валерия Вербинина (2018)

Но, просмотрев содержимое конверта, Опалин понял, почему Терехову и Вале не захотелось уничтожить фотографии: те были слишком хороши – и заставляли мечтать о чем-то находящемся далеко за пределами их скромных жизней. Парижские улицы, пражский мост, собор в Испании, женщины танцуют фламенко, а это, кажется, уже Рим, а это – Горький в итальянском саду в компании неизвестно кого. Берег моря с живописными утесами, снова парижская улица с Эйфелевой башней вдали, а вот, не угодно ли – под раскидистым южным деревом молодой человек с обаятельной улыбкой держит в руке цветок, что составляет разительный контраст с автоматом, который висит у него на боку.

«Уж не из-за Горького ли Доманин погорел?»

Быстро прочитав надписи на оборотах фотографий – везде «для выставки», «для выставки», «для выставки» – Опалин сунул конверт обратно, в груду старых бумаг, отпер дверь, вернулся на свое место за столом и мрачно задумался.

Хотя Горький умер после продолжительной болезни, его уход из жизни был объявлен результатом отравления и стал поводом для политических преследований. Лезть в это болото у Опалина не было никакого желания.

– Здоро́во. – В дверь просунулся Антон. – Подумал уже о моем деле?

– Да так, – неопределенно ответил Опалин, проводя рукой по лицу. – У меня такое впечатление, будто все они врут. – И тут его осенило. – Слушай, а не могли они все сговориться, чтобы ухлопать ту бабу?

Антон оживился, присел к столу и стал обсуждать с Опалиным нюансы расследования, а под конец, покосившись на его лицо, не удержался и спросил о здоровье.

– Курить нельзя, нагрузки нельзя, вдохнуть полной грудью не могу, – ответил Опалин мрачно, – как мое здоровье? Да ничего.

– Я тут с одним доктором познакомился, – сказал Антон, – говорил с ним о твоем случае, он заинтересовался. Может быть, тебе сходить к нему? Он с Ниной Морозовой в одной квартире живет. По вечерам всегда дома. А фамилия его Алябьев. Он на войне был в полевом госпитале, в последствиях ранений разбирается хорошо.

– Ладно. Как-нибудь схожу.

– Нет, ты обязательно зайди, – настаивал Антон. – Что плохого, если он поставит тебя на ноги?

«Ничем он мне не поможет», – подумал Опалин, но, так как все-таки человек он был практический, решил проверить свою теорию. Дом номер двенадцать жил своей обычной жизнью: где-то гремело радио, где-то переговаривались соседи, женщины развешивали на веревках белье и купали детей. Когда Иван поднялся на четвертый этаж, Таня Киселева как раз выходила из квартиры, и он вошел без звонка. Доктор Алябьев недавно получил одну из комнат, раньше принадлежавшую Ломакиным, но, как назло, когда Иван пришел, дома его не оказалось. Опалин размышлял, уйти ли ему или все-таки подождать Алябьева в коридоре, когда дверь соседней комнаты отворилась. На пороге стоял электрик.

– Надо же, думаю, знакомые шаги, и впрямь – вы. Доктора ждете?

– Угу, – буркнул Опалин.

– Слышал, что с вами было. Можете подождать у меня – в коридоре неудобно.

– Спасибо.

Переступив порог, Опалин оказался в довольно просторной, но, если можно так выразиться, безнадежно холостяцкой комнате. На стене старыми патефонными иголками к обоям была прикреплена фотография, запечатлевшая великолепную лошадь в яблоках.

– А я уж было подумал, не явились ли вы по мою душу, – негромко проговорил Родионов, всматриваясь в лицо Опалина.

– Вам показалось, граф, – ответил Иван, не скрывая своего раздражения. – Чем вы занимаетесь – чините проводку? Вот и чините ее дальше, и никто вас не тронет.

– Сегодня я устроил себе выходной, – колюче парировал его собеседник. – В связи с последними событиями. – Он усмехнулся. – Ни минуты, знаете ли, не сомневался, что вы тогда меня узнали, хотя до того мы виделись бог знает сколько лет назад. Правда, я вас тоже узнал – по шраму. И выражение лица у вас точь-в-точь такое же, как было в детстве.

– Это вряд ли.