Московское время - Валерия Вербинина (2018)

Когда Юра вышел, Опалин откинулся на спинку стула и провел рукой по лицу. Жизнь не ладилась. Переехал на новую квартиру, с газом, с водяным отоплением – разве не счастье? Никто не стоит над душой, никто не лезет в дверь без спросу. Своя ванная, своя кухня, свой туалет. О чем еще мог мечтать сын деревенского музыканта, перебравшегося в город и ставшего швейцаром? Всегда их семья ютилась в каморке под лестницей, всегда отец униженно бежал открывать дверь перед очередным господином или важной дамой. Выбраться из-под лестницы казалось верхом счастья. Ну, вот и выбрался. Только, пока он шел к своей мечте, у Маши не хватило терпения дождаться, она вышла замуж за врача и уехала во Владивосток.

Опалин достал из нагрудного кармана письмо. Оно нашло его летом, через несколько недель после того, как было отправлено, и с тех пор Иван все время носил письмо с собой.

«Тетя написала мне, что ты был у нее и беспокоился обо мне. Наверное, мне стоило объясниться раньше, но у меня не хватило духа. Я встретила замечательного человека…»

Так, довольно читать, не то настроение опять на весь день испортится. Опалин спрятал письмо и машинально взялся за оставленную Юрой газету.

«В связи с опасностью войны в Германии на целом ряде предприятий, а также в учреждениях происходит массовая замена мужского труда женским. Спешно организуются краткосрочные курсы (10–11 дней) для обучения женщин специальностям кондукторов трамваев, кассирш и пр. Женский труд широко используется на железных дорогах, в метро и т. д…»

Это они опоздали сообщить, усмехнулся Иван. И точно: сообщение от 31 августа, редактор струсил, не поставил в номер вовремя. Война-то уже идет вовсю. А что, кстати, заявил в рейхстаге Гитлер?

«Я сейчас намерен говорить с Польшей тем же языком, каким Польша посмела говорить с нами». Недвусмысленно. «Германия и Россия боролись друг против друга в мировой войне, и обе оказались жертвами мировой войны». Однако! «Под шумные аплодисменты зала Гитлер подчеркнул, что вчера в Москве был ратифицирован германо-советский пакт и что одновременно германское правительство со своей стороны ратифицировало этот пакт»…

Что ж, дипломаты поработали на славу. Опалин сложил газету и бросил ее на стол. «Почему меня все это ни капли не волнует? – спросил он себя. – Почему я все время думаю о том, что за человек тот врач, за которого она вышла…»

Зазвонил телефон, Иван снял трубку.

– Твердовский. Зайди ко мне.

– Сейчас? – на всякий случай спросил Опалин.

– Немедленно.

Когда Иван вошел в кабинет начальника, Николай Леонтьевич окинул его строгим взглядом.

– Садись. Объясни мне следующее: ты забрал у коллеги дело об убийстве стенографистки?

– Я.

– А меня в известность поставить? – Николай Леонтьевич прищурился, по-прежнему изображая суровость.

– Сначала я должен был проверить факты, – сказал Опалин. – Есть у меня версия, что в Москве появился «комаровец».

– Объясни.

Иван начал с дела, попавшего к Казачинскому – странного убийцы, забравшего бумажник, но оставившего деньги. О Соколове и ленинградском убийстве упоминать не стал, потому что пришлось бы рассказать о Маше, и сразу перешел к гибели Нинель Уманец.

– Убийства по аналогии? – Николай Леонтьевич нахмурился. – И какие же общие признаки?

– Преступник убивает ночью, под покровом темноты. Убивает случайных людей, причем душит их руками, и берет на память… скажем так, мелкие сувениры. Только я предупреждаю, Николай Леонтьевич – речь пока идет о догадке. В прошлом, в Москве я не нашел аналогичных случаев, поэтому долгое время думал, что ошибаюсь. И тут произошло убийство стенографистки… Тоже ночью, тоже задушена, и пропало фото ее поклонника. Однако может быть, я поторопился с выводами, а фото она по каким-то причинам уничтожила сама.

– Скучаешь? – неожиданно спросил Николай Леонтьевич.

– В смысле?