Московское время - Валерия Вербинина (2018)

– Говорил, но без толку. Путается, врет, несет какую-то чушь насчет слабой памяти. Обещал жаловаться, намекал на свои знакомства и даже угрожал, в его власти, говорил, испортить мне жизнь. Нужна санкция на его арест. Для невиновного человека он ведет себя подозрительно. К тому же у него есть машина, а Горюнов установил, что Елисееву убили не там, где тело нашли. Как оно попало в Марьину Рощу?

– Ну вот, а ты решил, тут замешан «комаровец», – заметил Николай Леонтьевич. – Никогда не стоит торопиться с выводами… Выглядишь ты, Ваня, не ахти. Приболел?

– Грипп, похоже.

– Так езжай домой, нечего народ заражать.

– Но, Николай Леонтьевич…

– Аспирин, чай с вареньем и никакой работы, – оборвал его Твердовский. – Насчет Радкевича я договорюсь.

– Но…

– Не волнуйся, как только «комаровец» объявится, обязательно дадим тебе знать. Лично тебе позвоню! Марш домой, лечиться… Пусть Харулин тебя подбросит до дома.

Опалин запротестовал.

– Ваня, не спорь со мной, – проворчал Николай Леонтьевич, и Иван сдался. Впрочем, прежде чем вернуться домой, он все же заглянул в свой кабинет и сообщил сидевшему на месте Петровичу, что заболел и оставляет его за главного.

– По Гусеву – там, в общем, только уточнить пару деталей…

Гусев был рабочим, который убил женщину, делавшую в бане за деньги подпольные аборты. За такую операцию просили от 400 до 700 рублей – при том, что в то время зарплата уборщицы составляла рублей двести. Жена Гусева после аборта умерла, и он решил отомстить. Позже выяснилось, что убитая, якобы медсестра, не имела даже начатков медицинского образования и являлась мошенницей со стажем.

– Ладно, я закончу, – сказал Петрович. – Ты, главное, поправляйся.

Шофер отвез Опалина домой. Поднимаясь в лифте, Иван чувствовал, как горят щеки. Он забыл, что в квартире не было не только градусника, но и никаких лекарств. Варенье, рекомендованное Твердовским, тоже отсутствовало. Пришлось ограничиться холодным чаем с хлебом и остатками портвейна. От портвейна по телу немедленно разлилось живительное тепло, и даже голова перестала казаться тяжелой. Где-то за стеной бубнило радио, потом заиграла симфоническая музыка. Опалин лег на кровать, подумал, что спать днем в одежде – самое глупое, что только можно себе представить, и провалился в сон. Когда Иван проснулся, уже наступил вечер. Радио все еще работало, и, судя по неестественным голосам и шумам, шла трансляция какого-то спектакля.

«Умрешь тут, на этой продавленной кровати, – мелькнуло в голове у Ивана, – и успеешь протухнуть, прежде чем догадаются взломать дверь». Перед его мысленным взором предстали лица управдома и дворника, приглашенных в качестве понятых. Дверь, конечно, будет вскрывать Юра, Петрович – составлять протокол своим каллиграфическим почерком, фотограф Спиридонов – суетиться и шипеть магниевой вспышкой, а Горюнов – обстоятельный, спокойный, неулыбчивый человек – вздохнет и скажет, что «Ваня сильно изменился». Эксперт был мастером таких двусмысленных фраз, которые выдавал с совершенно равнодушным видом, усиливая производимое впечатление.

Опалин встряхнулся. Он знал за собой этот недостаток – слишком живое воображение – впрочем, не раз и не два помогавший ему в работе. Неожиданно ему захотелось есть. Поднявшись с кровати, Иван отправился на кухню, где стояли только газовая плита, раковина, стол, один-единственный стул и обшарпанная тумбочка, заменяющая кухонный шкаф. Немногочисленную посуду Опалин держал на тумбе, продукты – за ее дверцами. Яйца кончились, но зато нашелся мешочек с рисом, и как раз когда Иван наливал воду в кастрюлю, чтобы поставить ее на плиту, прозвучал звонок в дверь.

Опалин выключил воду, вернулся в комнату, достал из-под подушки пистолет и вышел в коридор.

– Кто?

– Это я… Лиза.