Мертвая зыбь - Юхан Теорин (2015)

А на что смотреть? Особенно не на что. Пять небольших комнат, мебель, укрытая белыми простынями, пять узких кроватей со снятым бельем, маленькое окошко в кухне, на подоконниках – дохлые мухи, похожие на жирные буковки. Протертая на сгибах морская карта северной оконечности острова. На комоде, в рамке, – выцветшая фотография шестидесятых годов: неестественно улыбающаяся Юлия, еще подросток, с сестрой Леной. Книжная полка в углу. Безликий дом, такие обычно сдают внаем.

Ледяной деревянный пол – ковров нет. А когда-то были, Юлия прекрасно их помнила. Вообще, из того, что осталось, ничто не напоминало про годы ее детства.

Но нет, кое-что все же есть, все же есть… Она выдвинула нижний ящик комода в комнате, когда-то бывшей ее детской, и тут же нашла фото в рамке: загорелый мальчик в белой майке смущенно улыбается фотографу. Много лет фотография стояла на комоде, а теперь кто-то ее спрятал.

Она протерла снимок и поставила его туда, где он и должен быть, – на комод. Долго смотрела на фотографию пропавшего сына. Ей безумно захотелось выпить вина. Пара бокалов – и она согреется, воспоминания потеряют остроту, ей будет легче находиться в этом доме, откуда Йенс…

Но ей не хотелось пить при Герлофе – пусть не думает, что она стала алкоголичкой.

Герлоф, по-видимому, не замечал ее состояния. Бродил по комнатам, словно это и есть его истинный дом. Так, впрочем, оно и было, не совсем, конечно, но все же. Насколько Юлия помнила, Герлоф, уже выйдя на пенсию, проводил здесь все лето, с мая до середины октября. Сначала с Эллой, потом один. Они навещали его, и когда приходило время возвращаться на материк после нескольких недель отпуска, он провожал их – стоял у калитки и махал рукой.

Сейчас не лето, и мне надо поскорее уезжать, подумала Юлия. Но Герлофу она сказала вот что:

– Мы с Леной обычно спали на двухэтажной кровати… Она внизу, я наверху.

Герлоф кивнул.

– Да… тесновато было, когда все приезжали… Но никто вроде не жаловался.

– Нет, конечно. Наоборот, было очень весело. Куча народу – двоюродные братья, сестры… И солнце светило все время. Так мне запомнилось. – Она посмотрела на часы. – Наверное, пора на боковую.

– Уже? – Герлоф поправил морскую карту на стене. – Ты разве ничего не хочешь спросить?

– Спросить?

– Спросить. – Он медленно стянул простыню с кресла и аккуратно сложил вдвое, потом вчетверо. – Спрашивай.

Герлоф опустился в кресло, и тут же раздался сигнал ее мобильника. Резкий и какой-то совершенно чужеродный здесь, в этом старом домике, в этом вымирающем поселке. Она поспешила нажать на кнопку.

– Юлия.

– Привет, как ты там? Добралась?

Лена, конечно. Кто еще знает ее номер.

– Да… добралась, конечно.

А что ей сказать сестре? Она увидела свое отражение в темном окне – бледная, больные, загнанные глаза – и поняла, что ей вовсе не хочется рассказывать, что здесь произошло. Сандалик Йенса, смерть Эрнста-каменотеса.

– Все нормально.

– Герлофа видела?

– Да… мы сейчас на даче.

– На какой даче? В нашем летнем доме? В Стенвике? Вы же не собираетесь там ночевать?

– Как раз собираемся. Уже включили воду, электричество…

– Папе нельзя переохлаждаться.

– Не переохладится. – Юлии стало почему-то стыдно, и она рассердилась на себя за это. – Мы сидим и разговариваем… А что ты хотела?

– Э-э-э… насчет машины. Марика звонила – она собирается на какие-то театральные курсы в Дальсланде, так что ей понадобится машина. Я сказала, что проблем не будет… Ты ведь не останешься на Эланде?

– Немного еще побуду.

У Лены с Марикой, дочерью Рихарда от первого брака, были довольно скверные отношения, но, очевидно, не настолько скверные, чтобы помешать Марике попросить у мачехи машину.

– И долго ты там собираешься быть?

– Трудно сказать… несколько дней.