Чудовище и красавица - Алла Лагутина (2017)

– И мне кажется, что я всегда знал, что ты меня любишь. И что ты – для меня. Иди сюда…

Сандугаш подумала, что вот сейчас все и случится. Она знала, в первый раз бывает очень больно, но надо перетерпеть. И готовилась перетерпеть. Костя снял ее белое платье, маленькие белые трусики, но не лег на нее, а принялся ее гладить. Просто водил по ее телу, по рукам, по ногам жесткими, шершавыми, горячими руками. И солнце грело Сандугаш, а когда она закрыла глаза, ей показалось – они ласкают ее вдвоем, Костя и солнце. Он накрыл рукой темный мысок между ее ногами, чуть надавил ладонью – она ахнула от остроты пронзившего ее наслаждения.

– Вот и роса у тебя появилась, женская, – с удовольствием сказал Костя и начал мягко, ритмично нажимать, так, что Сандугаш выгнулась дугой, руку закусила, чтобы не закричать.

Потом он лег на нее. И она почувствовала сквозь ткань его брюк жесткий, напряженный корень… «Мужской корень» – так называли в их местах то, для чего другие слова были медицинские или грубые. Но медицинские и грубые не подходили совсем. А «корень» – чудесное, правильное слово, Сандугаш только сейчас поняла. Корень. Корень жизни. Костя прорастет в Сандугаш своим корнем…

Он долго целовал ее губы, шею, маленькую грудь. Он распалил ее, а потом вскочил, отбежал за деревья и с шумом обрушился в воду. Пока он плавал, Сандугаш пришла в себя и оделась.

Возвращались молча.

Помогая Сандугаш выбраться из лодки, Костя сказал:

– Если готова по-настоящему, завтра вечером приходи. Пойдем на квартиру к другу. Он уехал на заработки, а мамаша его в больницу легла. Пусто там, у меня ключи есть. Но подумай сначала.

– Не о чем мне думать.

– Есть о чем. Подумай. Не хочу, чтобы ты потом говорила, что я неопытностью твоей и молодой дуростью воспользовался.

– Я не скажу. Что ты, Костя?.. Я не скажу.

– Хорошо. Тогда завтра.

– А сегодня?

– Так понравилось? Так хочется? – рассмеялся он.

Сандугаш покраснела.

– Хочу быть с тобой. По-настоящему. Хочу любить тебя. И не хочу ждать до завтра.

Квартира друга находилась в одном из «новых домов», за дом до бабушкиного. В квартире было пыльно, пахло кошками и корвалолом. Источник первого запаха вышел, мурлыча, в прихожую, потерся о ноги Кости.

– Сейчас уберу за ним и накормлю. А ты пока… Ну, осваивайся.

Он ушел в одну комнату двушки, а Сандугаш пошла в другую. Стояла у окна, смотрела вниз, во двор. Ей было страшно и весело, и она была невыносимо, отчаянно счастлива. Пусть это все не было красиво, пусть не так, как у Эдварда с Беллой, и никаких свечей на полу, и никакого купания в водопаде, и вообще ничего такого, что бывает в кино… Но это было настоящее, и чувство новизны захватило ее полностью, ей даже казалось – все в ее теле стало новым теперь, когда она дала свободу своей любви, осознала и признала ее.

Костя осторожно тронул Сандугаш за плечо. Она повернулась к нему с улыбкой. И они целовались, целовались, целовались и продолжали целоваться, когда упали на кровать, которую Костя уже застелил свежим бельем. От поцелуев он отвлекся на то, чтобы выгнать в коридор кота, проявлявшего избыточное любопытство. А потом он разделся и стоял перед ней на коленях, целуя и тепло дыша в самое уязвимое местечко, и затем в постели обцеловал каждую выступающую косточку, приговаривая: «Тоненькая, какая же ты тоненькая, девчоночка!» И Сандугаш уже дождаться не могла – когда же, когда же будет то, чего она так боялась и ждала?.. И это случилось, и это было больно, и это было радостно и немножко стыдно. Но очень важно и нужно: так она почувствовала себя по-настоящему принадлежащей Косте. Его женщиной.

Обидно только было, что он не пошел ее провожать.

– У тебя губы припухли. Видно же, что целовалась. Пусть отец пока думает, что с мальчишкой каким-то.

– Ты так его боишься?

– Я боюсь его обидеть.

О том, не боится ли он обидеть жену, Сандугаш спрашивать не стала.