Проповедник - Камилла Лэкберг (2010)

— Но, милая Эрика, я думаю, ты поступаешь неразумно. Конни, объясни ей, пожалуйста, как мы ведем себя дома и как выглядит наша практика и политика воспитания детей. — Она не стала дожидаться того, что скажет Конни, и продолжила сама: — Мы никогда ни к чему не принуждаем наших детей. Принуждение вредит нормальному развитию их индивидуальности. Если моя Лиза хочет что-нибудь другое, то мы считаем, что это совершенно правильно, и она получает то, что хочет. Я имею в виду, что она индивид и у нее такое же право, как и у нас, выражать себя. Как бы тебе самой понравилось, если бы кто-нибудь впихивал в тебя еду, которую ты не хочешь? Я полагаю, тебе бы не очень это понравилось.

Бритта излагала всю эту околесицу в типичной манере психолога, растолковывающего очевидные вещи пациенту. И внезапно Эрика почувствовала, что все мыслимые емкости ее терпения переполнились. Молча, с ледяным спокойствием, она взяла Лизину тарелку, подняла ее над головой Бритты и перевернула. От изумления, а может быть, от наслаждения новыми ощущениями, когда макароны поползли у нее по волосам и рубашке, Бритта заткнулась на середине фразы.

Через десять минут их и след простыл. Оставалось только надеяться, что они не вернутся. Можно было смело предположить, что эта часть родственников Эрики внесет ее в черный список. Но у нее появилось отчетливое ощущение — скорее даже твердое, настоятельное убеждение, — что она как-нибудь сможет это пережить. При этом она не испытывала ни малейших угрызений совести, хотя ее поступок вполне можно назвать детской выходкой. Эрика почувствовала себя просто фантастически здорово, потому что наконец выплеснула все раздражение, накопившееся за два дня оккупации ее дома агрессорами, и совершенно не собиралась извиняться за это. Оставшуюся часть дня она планировала провести на веранде с хорошей книгой и горячим чаем, чего ей давно из-за жары не хотелось. Жизнь ей казалась намного светлее, чем утром.

Его любимец, хотя и был маленький, своей пышной зеленью мог поспорить с любым большим садом. Каждый цветок и росток благодаря тщательному уходу прекрасно себя чувствовал, особенно нынешним, почти тропическим летом. Чего у него только здесь не росло: зелень, томаты, лук и даже арбузы и виноград.

Его маленький недорогой дом стоял на Динглевеген, довольно далеко от южного въезда во Фьельбаку. Несмотря на скромные размеры, он был очень продуманным и функциональным. Его веранда с роскошной зеленью выгодно выделялась среди соседних домов-близнецов с менее удачливыми садоводами.

Только среди растений он не чувствовал тоски по своему прежнему дому — по тому дому, где вырос он сам и где у него появилась жена, а потом дочь. Когда их обеих не стало и он остался один, боль и тоска не утихали со временем, а только становились все сильнее и сильнее. И в один прекрасный день он понял, что должен попрощаться со старым домом и всеми воспоминаниями, которые хранили его стены.

Конечно, дому, построенному государством по типовому проекту, не хватало индивидуальности, которую он так любил в своем прежнем жилье. Но может быть, именно благодаря обезличенности ему стало легче. Теперь скорбь притупилась; он постоянно чувствовал ее, но приглушенно, не так остро, как раньше.

Когда Мона пропала, он думал, что Линнеа не выдержит и что ее сердце разорвется. У нее было слабое здоровье, и она часто болела еще до исчезновения Моны. Но Линнеа оказалась крепче, чем он думал: она прожила еще десять лет. Он знал, что она боролась изо всех сил и жила ради него: Линнеа не хотела оставлять его наедине с горем. Каждый день превращался для нее в схватку за жизнь, ставшую для них обоих после исчезновения дочери тенью прошлого.