ПереКРЕСТок одиночества - Руслан Михайлов (2019)

Я вернулся к очистке размеченных квадратов. Не торопясь.

Квадрат за квадратом. Пятясь как рак. Поработаю один интервал – три-двадцать. Потом уже должен и обед подоспеть. Тренировки возобновлю после хорошего сна – болезнь подточила силы, надо восстановиться чуть-чуть. Турник. Вот что мне надо. Турник. Почему-то мне кажется, что однажды придет время и умение подтягиваться мне сильно пригодится. Откуда такая мысль? Понятия не имею. Но турник себе соорудить постараюсь.

Пешка и ключик. Печать и дверка. Никак не выходят у меня из головы.

Я неотступно думаю о странных предметах из карманов седого мертвеца.

Думаю о самодельном и уже изрядно потрепанном по краям клеенчатом плаще.

Думаю о старике преклонного возраста.

По моим наблюдениям сюда забирают мужчин не взрослее среднего возраста. По грубым прикидкам – возрастом от двадцати до сорока. Это логично. Работа здесь не особо тяжелая, но смысл тащить сюда глубоких стариков? Если тебе восемьдесят – трудно предсказать, когда умрешь. Да и организм уже скрипит, хрустит, отказывает.

И потому вполне логично предположить, что седобородый прожил тут долго. Прямо долго. Речь о паре десятилетий как минимум. Если его забрали сюда возрастом ближе к сорока, а умер он… я думаю годам к семидесяти с чем-то, если еще раз вспомнить кисти рук обильно покрытые пигментными пятнами. Он при жизни был упитан. Оттого не выглядел усохшим. И что получается? Тридцать лет в одиночной камере? И сумел сохранить рассудок? Седобородый узник переплюнул аббата Фариа из знаменитого романа «Граф Монте-Кристо». И оставил после себя тайн не меньше мудрого персонажа аббата Фариа, придуманного Александром Дюма.

Пусть даже пробыл он тут не тридцать, а двадцать лет – тюремное заключение не молодит, а старит, оттого выглядит старше. Все равно срок огромный! Двадцать лет! У него было время поразмыслить о бренности существования.

Пешка и ключ. Не выходят у меня из головы. Не выходят и все тут…

Но это мне только на пользу – больше нетерпения, больше ража, больше сил в руках скребущих пол и сдирающих с него черную засохшую грязь. Я обследую свою келью сантиметр за сантиметром. Проверю каждый миллиметр. Ощупаю каждый шов между кирпичами.

Пешка и ключ…

Ключ блестящий, медный, небольшой. Бородка довольно сложная. Ключ короткий. Головка овальная. На бородке несколько мелких царапин. Больше ничего сказать не могу.

Пешка. Деревянная. Светлая. Белая. Ничего выдающегося из себя не представляет. Стандартная форма. Резиновый кругляш скрывает вырезанную в основании шахматной фигуры печать. После того как я прижал печать к столу на нем появился довольно красивый и символичный оттиск.

Рисунок.

Две руки – кисти и запястья – держатся за опущенный рычаг. Они образуют тупой угол. Внутри угла изображена пешка и цифра восемь расположенная в ней. Над пешкой еще две кисти руки – ладонями вверх. Пальцами друг к другу. На одной ладони лежит хлеб. На другой яблоко. Над руками двусторонняя короткая стрелка. Такой вот рисунок. Пиктограмма какая-то. Слов нет. Но это и понятно – рисунок то едва различить можно. Куда уж тут буквы лепить.

Пиктограмма на то и пиктограмма, что должна быть понятной любому.

Две руки на опущенном рычаге. Опущенный рычаг – активированный рычаг. Все рычаги в моей келье активируются опусканием до упора. Две руки на опущенном рычаге – символ работы, символ выполнения своих обязанностей, так сказать.

Пешка с цифрой восемь. Пешек на доске по восемь штук с каждой стороны. Всего шестнадцать. Но это два цвета. А тут только белый. Уже сложно. Но предположу, что померший дедуля был Пешкой-8. Звучит не очень, если честно. Пешка фигура разменная, их легко смахивают с доски, и они слабее любой другой фигуры. Да, пешка может стать ферзем. Если повезет дойти аж до другого края доски. В общем – так себе ранг фигуры. Пешка она везде пешка. Так и просится сравнение с шестеркой.