— Именно поэтому ты должна отдать Тома Лео… Хватит болтать. — Кристина снова указывает пистолетом на бритву, а Мила не замечает ни слез на ее щеках, ни дрожащие пальцев. — Ты покончишь с собой… сегодня ночью… а я прослежу, чтобы Лео позаботился о Тома… воспитал его… признал… Даю тебе слово.

Она вытирает пот и слезы тыльной стороной ладони в перчатке. Ее подведенные черным глаза лихорадочно блестят.

— Можешь отказаться и сесть в тюрьму, и тогда Тома попадет в приемную семью — в одну, потом в другую, в третью… Представляешь, какая жизнь его ждет? Этого ты хочешь для своего сына? — спрашивает Кристина. — Решай сама… Теперь все зависит только от твоего решения…

— Можешь включить музыку? Хочу дослушать финал, — просит сидящая в ванне женщина.

Ее бывшая жертва нажимает на кнопку. Снова звучит последний акт оперы. Голоса перемешиваются, сменяют один другой, замирают.

— Мила? — зовет Кристина своего врага.

— Устала… — еле слышно шепчет та.

— Что?

— Я устала…

— Так освободись.

Ты, ты, — поет Каллас, —

Маленький бог, любовь моя, лилия и роза,

Ты никогда не узнаешь,

Что Баттерфляй умирает

Ради твоих чистых глаз.

Обе женщины слушают музыку. А потом наступает тишина, и Мила судорожным движением хватает бритву. Кристина молча наблюдает за ней. Пот заливает ей глаза, и по лицу Болсански тоже стекают липкие струйки.

Смотри внимательно,

Во все глаза, на лицо твоей матери,

Чтобы запомнить ее образ.

Смотри внимательно!

Любовь моя, прощай, прощай!

Мой любимый малыш!

— Устала… как же я устала…

— Так отдохни, Мила.

— Он любил меня.

— Знаю… — Кристина лжет, не краснея.

А ее противница улыбается. Глядя перед собой затуманенным взором, она разрезает кожу у себя на левом запястье. Бритва углубляется в мышцу, а потом одним точным медленным движением рассекает лучевую артерию. Теперь правая. С нею получается не так ловко. Две струи крови брызжут в разные стороны, окрашивают воду в красный цвет.

С каждым ударом сердца из ран вытекают новые потоки крови. Пульсации замедляются, тело леденеет… Женщина замерзает — как пруд зимой.

Мелодия достигает кульминации. Звучит прощальный возглас Пинкертона:

Баттерфляй! Баттерфляй! Баттерфляй!

По щеке Милы скатывается последняя слеза.

Следующие пять минут Кристина убирает следы своего присутствия и готовится к «отходу». Достает из кармана телефон Болсански, вкладывает его в ее холодеющие пальцы и набирает 17. Дождавшись ответа, шепчет едва слышно: «Умоляю… приезжайте скорее… умираю… мой сын… он совсем один…»

— Что вы сказали? Что? — встревоженно восклицает диспетчер спасательной службы. — Можете повторить, мадам? Мадам?

Штайнмайер повторяет, укладывает руку покойницы на бортик, резко оборачивается и вздрагивает: Тома, он здесь. Смотрит на нее во все глаза… Она смаргивает, и видение исчезает, метнувшись тенью по коридору… Женщина выходит из ванной, поднимается по лестнице, не сняв бахил с промокших кроссовок, приоткрывает дверь — мальчик спит, посасывая большой палец. К горлу журналистки стремительно подступает тошнота, и она бежит к выходу. Жадно вдыхает влажный воздух. Только бы не стошнило… не здесь… не сейчас… Она оставляет дверь дома распахнутой, идет к припаркованной неподалеку машине, садится за руль и там наконец избавляется от перчаток и бахил.

Трогается с места, минует аллею-туннель, едет по прямой, поворачивает на перекрестке… Дождь прекратился, ветер разогнал облака, и луна осветила ночной пейзаж. Кристина выключила мотор, погасила фары и вывалилась из салона — ее вывернуло наизнанку в кювет у правого колеса.